– Давай Прохор
ишшо! – подначили
из толпы.
Прошка рад стараться, топнул
ногой, пошел вприсяд.
– Шел я лесом видел чудо,
Упырихи две сидят!
Зубы черные, гнилые,
Лошадиный хер едят!
У-у-уха!
По толпе прошелестел
одобрительный смешок. Рух задумчиво потрогал левый клык кончиком
языка. Интересно, сам сочиняет, сука? Одаренный паскуда, самородок
нелюдовский. Надо будет надоумить его в Москву податься, про царя
Ивана частушечки петь. Там по заслуге и наградят. Царские палачи,
страсть выдумщики какие по части наград.
– Ой Прошка, бедовая
голова! – понеслось из толпы.
– Жарь, давай!
– Потеха, браты!
Проха радостно загыгыкал, пустив
от удовольствия зеленую соплищу по жиденькой бороде. Картинно
отставил ногу, вдарил в бубен и завопил:
– Хороша наша деревня,
И святой у нас народ!
Кто ворует, кто
блядует,
Кто покойничков етёт!
Новая частушка прежнего успеха не
возымела. Мужики недобро насупились, бабки зацыкали. Толпа отстала,
позади затеялась сумбурная толкотня. Послышались вязкие, словно в
тесто, удары. Благодарные односельчане мяли комедианту
бока.
Улица вильнула в сторону, с
дороги, врассыпную, разбежались пестрые куры. Из–за
ближайшего забора неслись сдавленные ругательства, стук и бряканье.
Прерывистый мужской голос прокричал, надсадно дыша:
– Ужо, охальницы, я до вас доберусь!
Старуха, тащи топор!
Лукерья торопливо шмыгнула в
неприметную калитку, Бучила за ней. Уф, отвязался от почитателей,
холера их забери. Во дворе давился лаем косматый, страшенного вида
кобель. Учуяв вурдалака коротко взвыл и поджав хвост улизнул в
конуру. На крыльце бушевал тощий, невысокого роста дедок в портках
и исподней рубахе. Сухонький кулачок сотрясал дверь потемневшей от
времени, крытой соломой избы. Рядом, хромым воробушком, скакала
старушка в сбившемся на затылок платке, приговаривая:
– Успокойсь, милостивец,
успокойсь!
– Топор неси, дура! – заорал дед и примолк, заметив
гостей. – Лукерья?
– Я батюшка, я… – Лукерья всплеснула
руками. – Вы
чего это тут?
– Малушка с Ульянкой, шкурины драные, из
дому нас со старухой обманиной выманили, да затворилися
изнутри! – дед
замахнулся на бабку. – Все
ты, мохнатая сатана!
– Пощади,
милостивец! – бабка резво отпрыгнула, прикрывая
голову.
Лукерья охнула, побелела, и чуть
не упала, схватившись за перила крыльца.
– Топор неси, гадина, всех
покрошу!