На меня реагируют, когда я подошел совсем вплотную.
— Она не должна была погибнуть. В продуктовом гипермаркете и
задымления толком не было. Она побежала помогать тем, кто был на
верхних галереях и не рассчитала свои силы… — глухо сообщают мне,
не поднимая головы со сложенных на коленях рук.
Пинком заставляю ученика встать. Поднимать за шиворот — много
чести. Разворачиваю его так, чтоб горящие золотом глаза были не
видны окружающим. Бью по щекам. Раз, другой, третий. До тех пор,
пока глазам не возвращается естественный цвет.
— А теперь марш разбирать завалы и искать тех, кого еще можно
спасти! Или полагаешь, что помощь девятнадцатилетнего бугая там без
надобности?
Энакин идет словно пьяный. Но идет. А я его жалеть не нанимался.
Мне гораздо интереснее, чтобы он не оказался в джедайских подвалах
по обвинению в падении во Тьму. Оборачиваюсь на чей-то упершийся
мне в спину взгляд. Падме Наберрие. Ее-то сюда зачем принесло?
Глаза полны ужаса.
— Кто… там? — кивает она на поднятые с земли носилки с
телом.
— Его мать.
— Как… Как вы могли?!
Для того, чтобы уклониться от ответа на идиотский вопрос,
оказывается достаточным обеспечить собственную узнаваемость.
Хоровод чиновников вмиг оттирает сенатора в задние ряды.
Уезжать не тороплюсь. Дожидаюсь, когда спасательный этап
операции завершится, и перепачканный в саже ученик появится передо
мной. Внешне он вроде бы спокоен. И глаза голубые. Даже
слишком.
— Я убью тех, кто это устроил.
— Это не теракт. Несчастный случай во время ремонтных работ.
— Мне без разницы.
— Хорошо. Но только после похорон. Раньше запрещаю.
Энакин не отвечает. Его ярость уже не вырвется наружу. Она жжет
его изнутри. И еще неизвестно, что хуже. Жаль, что это не теракт.
Тогда можно было пустить парня по следу врага: от непосредственных
исполнителей к посредникам, от посредников к заказчикам. Пока
порожденная болью ярость не израсходуется силой ударов светового
меча. А сейчас что делать? Чуть-чуть погружаюсь в Силу, отпуская
подсознание на первый план. Не люблю я такие приемы, предпочитаю
полагаться на силу своего интеллекта, а не на Тьма его знает какие
инстинкты. Но сейчас я действительно не знаю, что делать.
И через миг обнаруживаю Энакина в собственных объятьях. Он от
неожиданности пытается вывернуться. Но из моих рук так легко не
уйдешь. Понявший это ученик вдруг расслабляется, утыкается лицом
мне в плечо и беззвучно рыдает. Я осторожно провожу рукой по
спутавшимся волосам. Все правильно. Со слезами уходят излишки Силы.
Крайне непродуктивно уходят. Но груз, который не в силах унести,
надо бросать, чтобы не надорваться. Так что плачь, мой мальчик. Сам
не пробовал, но, говорят, полегчает.