– Давай же, Декс, скажи. От тебя не убудет.
– Что сказать?
– Что ты тоже за это меня и любишь.
– Я тоже за это…
– Меня и любишь.
– Тебя и люблю.
– Президентом клуба, ясное дело, буду я. А тебя назначим вице-президентом, секретарем и казначеем.
– И никаких других членов, кроме нас.
– Разумеется. Подумай, Декс. Мы сможем вместе читать Ницше, Канта, Керуака; вместе размышлять, почему люди поступают так, а не иначе, или откуда взялись гравитация или зло, или почему вселенная не пуста и существует ли Бог; уходить в лес и врубать Курта на полную; закрывать глаза и пытаться, ну не знаю, заряжаться жизненной силой или типа того. А если это будет раздражать людей, то вообще круто.
– То есть в основном будем заниматься тем же, чем и теперь?
– В основном.
– Без всяких там регулярных заседаний.
– Угу.
– И без всякого помещения для клуба.
– Будто ты знаешь, как построить клуб.
– А как насчет клятвы на крови?
– Здравствуй, СПИД?
– Но ты ведь на самом деле не думаешь, что…
– Клятва на крови – это метафора, Декс. Не тормози.
– То есть вроде как ненастоящий клуб.
– Нет, Декс, ненастоящий. Настоящие клубы для лохов.
Если бы мы действительно основали клуб, оставив в стороне возвышенные устремления, онтология отошла бы в тень, уступив главное место разбору и анализу многочисленных злодеяний нашего общего с Лэйси врага – Никки Драммонд. Проведя в Батл-Крике всего полгода, Лэйси отчего-то успела проникнуться к Никки почти такой же враждебностью, как я за предыдущие четырнадцать лет, но отделывалась лишь самыми расплывчатыми объяснениями вроде: «Разве нужны причины ненавидеть дьявола?»
Лично у меня имелось множество причин, начиная аж с пятого класса, когда Никки стащила у меня из рюкзака дневник и пустила его гулять по детской площадке, основав клуб «Я ненавижу Ханну» с неограниченным членством. Не прошло и трех месяцев, как моя лучшая подруга вступила в шайку Никки ради вечеринки у бассейна в честь окончания учебного года, а когда я напомнила ей, какая Никки дрянь, округлила глаза: «Ты серьезно? Это было сто лет назад. Забей уже». А когда настал сентябрь и я оказалась единственной, кто «сто лет назад» и кто «забил», тогда как Алекса, сидя за обедом рядом с Никки, выбалтывала ей на ухо все мои секреты, я подумала: может, я сама виновата, потому что окрысилась, затаила обиду, была слишком требовательной подругой? Но я ничего не могла с собой поделать. До сих пор не понимаю, почему время служит законным основанием для прощения.