— Не стоит, спасибо.
— Ладно.
Мы огибаем машину, Виктор все равно открывает для меня дверь, подает руку. Я сажусь. Звук хлопка двери резко отдает по нервам. Мужчина занимает водительское место. Заводит мотор.
Наклоняюсь почти к самому уху своего спасителя. Не верю я в его благие намерения. С этого дня я перестану плыть по течению.
– Если хоть что-то сделаете с моими детьми или будете меня шантажировать, убью, — тихо обещаю, чтобы Серёжка не слышал.
***
Просыпаюсь посреди ночи как от толчка. Сердце бешено колотится, дышу ртом. Липкий пот пропитал последнюю мою одежду, в которой я уснула. С тревогой вожу руками по мягкому пледу. Где я? Где Сережка?
Паника тяжелой волной обрушивается на меня. Воздух исчезает. Я широко раскрываю рот, пытаюсь вдохнуть, но кислород не поступает. Опускаю ноги на холодный пол, озираюсь в темноте. Сына нет! Голова кружится как на аттракционе “Орбита”.
— Мама? Мамочка, что с тобой? — с тревогой спрашивает Сережка. Топот его ножек с другого конца комнаты позволяет мне сделать вдох. Потом еще один. Сын врезается в меня, я крепко обнимаю его. Настя, почувствовав тепло брата, радостно шевельнулась в его сторону.
Настя. Это имя родилось здесь и сейчас, в совсем чужой квартире. Илья мечтал назвать дочь Эльзой, но мне по душе русские имена. Все-таки много хороших людей с именем Анастасия. А зарубежное не хочется, не мое это.
— Просто сон дурной приснился, — хрипло произношу, с наслаждением вдыхая запах Сережкиной макушки. Это лучшее успокоительное, клянусь.
— Ты долго спала, ма.
— Разве? — вокруг так темно, хоть глаз выколи. А телефон скорее всего остался в сумке.
— Ага, я уже давно проснулся, ждал, когда ты отдохнешь.
— Ладно, пойдем найдем, что пожевать, а ты расскажешь, как у тебя вечер прошел, — стараюсь, чтобы мой голос звучал бодро и хриплость прошла. Вряд ли хорошая идея копаться в чужом холодильнике, но, надеюсь, найдется овсяная каша.
Сережка бодро идет куда-то, как будто изучил квартиру вдоль и поперек, рассказывая по дороге:
— Когда ты уснула, приехала еда. Дядя Витя заказал та-а-ак, — сын разводит руками для пущей убедительности, — много еды, что я не смог все съесть. Жаль, Макдональдса не было. Зато там была настоящий шашлык, огромный торт и…
— Доброе утро, — прерывает рассказ сына раскатистый баритон. Так непривычно слышать его, когда у Ильи был мелодичный тенор, а у отца грубый бас. Голос Виктора подошел бы для ораторского дела. Ему хочется подчиняться, он такой глубокий, объемный, заполняет пространство.