– Ну да, само собой. Говорил, что чем богаче духовно жизнь человека, тем радостнее от этого Богу. Бог вроде бы проживает жизнь с каждым человеком, и чем больше в мире добрых и достойных людей, тем благороднее образ самого Бога. Потому что… Наша душа – часть его, а значит, все человечество в целом есть олицетворение Бога на земле или как-то так…
– Это не христианское учение?
– Не совсем. Какое-то ответвление, я забыл название. Но Библии вроде бы не противоречит. Или же противоречит? – Грег пожал плечами. – Отец утверждал, что люди должны сами приходить к Богу. Мне кажется, он нарушал это правило, заставляя нас верить. И в церковь заставлял ходить.
– И вы ходили в церковь? Правда?
– Не верите? – наигранно оскорбился Грег. – Иногда. А иногда делал вид, что хожу, а сам убегал на задний двор к Барри.
– И если отец ловил вас, он наказывал по всей строгости, верно я понимаю?
Хельга ощущала себя канатоходцем. Того и гляди сорвется, и тогда начинай сначала. Но где-то должен быть тот поворот, что выведет их обоих на прямую дорожку, которую Мантисс старательно навязывала собеседнику с самого начала.
– Вы так подробно все рассказываете. Поделитесь со мной еще немного.
– Да я не против. Наказывал, да. Заставлял читать священные тексты и молиться. Порой надолго оставлял меня в комнате одного, и я сидел там и бесцельно листал книгу. Такая старая, с пожелтевшими страницами. Отец ее до дыр зачитал. Некоторые буквы стерлись, как сейчас помню. – Грег громко втянул носом воздух. – И пахла она старинными вещами. Интересно, где сейчас эта книга? Не помню, чтобы она лежала среди вещей отца, когда он отошел в мир иной.
– Выходит, вы не любили религиозные обряды и условности, особенно когда вам их так рьяно прививали? И, я догадываюсь, церковь давила на вас этой атмосферой заученности и строгой необходимости?
– О да, это вы верно подметили. Хорошо, что те времена позади. Нет… я вовсе не жалуюсь на детство, оно было замечательным! Но у всех есть свои нелюбимые моменты, правда же? – Грег развел руки в стороны. – Кто-то с дрожью вспоминает, как его заставляли есть кашу, а я – как меня запирали в комнате со священными текстами, хех.
«А кто-то, – подумала Хельга, – до сих пор в кошмарах слышит хриплый голос, с важностью доносящий об убийстве, как будто это водружаемый на пьедестал артефакт… У всех есть что-то принесенное во взрослую жизнь, коловшее под ребрами или саднившее, как незаживающая рана. Печальная особенность психики».