Пианино тут же удивительно бесшумно прикрыло восторженно отворенную крышку-пасть и, деликатно поставив вторую ножку на пол, осело на паркет. Послышался едва уловимый, но так хорошо знакомый Настасье Павловне, звук работающих шестерёнок и, когда Моцарт снова поднялся, Оболенская обнаружила, что теперь его ноги напоминают металлические куриные лапы. Прежде, чем она успела что-либо сказать, одна из этих лап приподнялась, нырнула в недра металлического корпуса и принялась рыться внутри бездонного, как всегда казалось Настасье Павловне, чрева. Вскоре, в результате всех этих манипуляций, Моцарт выудил оттуда пару мягких домашних тапочек нежно-розового цвета, которые изящно были нацеплены им в тот же миг на тонкие, но поразительно устойчивые металлические ноги. Покачав головой, Оболенская сказала:
– Порою я боюсь тебя, ей-Богу, ибо ты кажешься куда умнее меня самой.
Моцарт разом как-то неловко ссутулился и смущённо шаркнул металлической лапой в розовом тапочке по полу.
– Ступай же в комнату, – устало произнесла Оболенская, – это был непростой вечер. Пора отдохнуть.
Пианино покорно пошлепало обратно к двери, но на полпути обернулось и слегка приподняло крышку корпуса, выражая этим немой вопрос, легко понятый Настасьей Павловной.
– Да, я расскажу тебе, что случилось, – ответила она и указала на дверь, после чего Моцарт наконец скрылся в темных покоях, а сама Оболенская быстро огляделась по сторонам и, уверившись, что никто не видел скачущего по коридору металлического пианино, также направилась к своей комнате, пробормотав себе под нос:
– Ох и наследство же ты мне оставил, Леша…
Извечный шулербургский смог, рождённый беспрестанным потоком дыма, который выплёвывали в небо многочисленные городские заводы, плыл по улицам, укутывая все вокруг своим едким, туманным покровом. Покоящиеся в его удушающих объятиях дома, мосты и ясноглазые фонари казались сейчас лишь неясными размытыми силуэтами, да и весь мир вокруг был каким-то призрачным и нереальным.
Сидящей в старомодном экипаже Настасье Павловне Оболенской чудилось, что с приходом ночи город словно зажил иной, скрытой от дневного света, жизнью. Погруженная в эту странную, таинственную атмосферу Оболенская вздрогнула, когда грубый мужской голос с нотками нетерпения внезапно окликнул ее, дабы известить, что они прибыли на место. Расплатившись с извозчиком, Настасья Павловна огляделась, хотя разобрать что-то в этом тумане казалось задачей довольно сложной.