Когда его подруга надела купальник, он бросил погасший окурок в песок, хлебнул из горлышка тёплого пива и, взяв её за руку, потащил к морю. Без раздумий и привыкания к холодной воде она зашла в волны по пояс, неуклюже окунулась и поплыла от берега, по– детски бултыхая ногами. Её дружок занялся бессмысленным нырянием. На поверхности он появлялся лишь для того, чтобы набрать воздух и обдать брызгами пассивных купальщиков. Я следил за неумелыми взмахами её тонких рук, нелепо падающих в воду, и влюблялся в каждое её неловкое движение, позволявшее кое-как держаться на воде. В её противоборстве с водой, доставлявшем ей явное удовольствие, было что-то жалостливое и беспомощное (впрочем, воображённое только мной), отчего её мокрое, блестящее в лучах полуденного солнца тело казалось ещё более заманчивым, почти родным.
Сколько лет было этой юной особе? Семнадцать? А может, двадцать семь? В наше время, когда вчерашние школьницы стремятся во всём походить на уставших от славы, безжизненных топ-моделей, порой сложно сказать, кто бросил на тебя вопросительный взгляд из толпы: старшеклассница или замужняя дама, жаждущая приключений на стороне. Но эта купальщица всё же недалеко ушла от школьной скамьи. Я судил об этом по её протёртой джинсовой куртке, купленной скорее всего на местном рынке, по исцарапанным по локоть рукам (напряжённые отношения с избалованным сиамским котом), вульгарным словам, доносившимся до меня сквозь раскаты глухого прибоя.
О близком присутствии наблюдателя она, увлечённая пляжными радостями, не догадывалась. Между тем я следил за ней не первый день. Впервые я увидел её в душном кафе на оживлённом променаде. Она болтала со своими подругами о юных привлекательных разгильдяях, торговавших на городском рынке турецким ширпотребом. Неприятно хихикая, она поцеживала кофе, чередуя короткие глотки с длинными сигаретными затяжками. Я смотрел на неё, прикрываясь местной тоскливой газетой, в которой по поручению Вальтера искал познавательные статьи о жизни курорта.
Спустя пару дней я вдруг обнаружил эту хрупкую девочку с короткой мальчишеской стрижкой в окне дома напротив за весьма прозаическим занятием. Она вешала постиранное бельё на провисшие за подоконником верёвки и что-то напевала. Тут же меня ошарашило простейшее открытие: мы, оказывается, соседи! Но разве могла она, причисленная моим неуёмным воображением к рангу первых городских красавиц, жить в сыром деревянном доме через дорогу от «неприступной крепости» Вальтера? Разве могли крикливые пьющие соседи омрачать её чистое возвышенное бытие? Я смотрел в её спальню из окон другого, тепличного мира, в котором материальное благополучие домовладельца сквозило в любой мельчайшей детали богатого интерьера, и пытался расстаться с навязчивой мыслью о том, что грузный кирпичный забор, воздвигнутый строителями Вальтера вокруг дома (от довоенной ограды остались лишь два пролёта и калитка), заставит её отнестись ко мне с неминуемым предубеждением.