Это словно бы послужило для обоих сигналом сбросить с себя всю одежду, чему летняя жара весьма способствовала. Полли занялась булавками и заколками, а поскольку корсета на ней не было и нечего было расшнуровывать (она была в подвязках), то с дружеской помощью кавалера она быстро разделась, оставив на себе лишь рубашку. Не желая отставать, он тут же развязал пояс бриджей и ленты под коленками, отчего штаны сразу спали с его ног, отстегнул он и воротник у сорочки. Затем, с воодушевлением поцеловав Полли, он снял с нее рубашку, к чему девушка, думаю, была приучена и привычна: если она и вспыхнула, то куда меньше, чем я при виде ее, оставшейся теперь совершенно голой, как раз такой, какой она вышла из рук чистой природы; черные волосы ее рассыпались по ослепительно-белой шее и плечам, щеки заалели, как маков цвет, румянец постепенно сходил на нет и сливался с цветом сверкающего снега – таково было смешение красок на блестящей ее коже.
Девушке было не больше восемнадцати лет. Черты лица у нее были правильными и приятными, фигура – превосходная, и, уж конечно же, я не могла не позавидовать ее созревшей обворожительной груди, полушария которой, столь прелестно наполненные плотью, вдобавок были так округлы и так туги, что держались сами по себе безо всякой поддержки; сосцы смотрели в разные стороны, обозначая приятное раздвоение грудей, ниже которых раскинулось изумительное поле живота, завершавшееся прожилкой или расселиной едва различимой, которую целомудрие, казалось, упрятывало внизу, в убежище между двумя полноватыми бедрами; вьющиеся волосы покрыли это место очаровательным собольим мехом, роскошнее которого не было во всем свете. Говоря коротко, девушка явно принадлежала к тем грациям, о коих мечтают художники, разыскивающие образцы женской красоты, – во всей ее природной гордости и великолепии наготы.
Молодой итальянец, все еще в сорочке, стоял, очарованный видом прелестей, какие способны были воспламенить и умирающего отшельника, взор его жадно впитывал всю эту красоту, которую она выставляла в разных позах, по его усмотрению. Руки его тоже не миновали высоких радостей своих – они рыскали, охотясь за наслаждением, по всему телу, ни единого его дюйма не пропуская, столь умелые в способах утонченных утех.
Между тем стало заметно, как выпуклость впереди его сорочки резко вздулась, давая представление о том, что творилось за опущенным занавесом. Вскоре он был поднят – вместе со снятой через голову сорочкой. Теперь, если иметь в виду степень наготы, у любовников не могло быть претензий друг к другу.