усмехаюсь врагу,
потому что умею,
потому что могу.
И действительно – умел и мог. Вот яркая картина ушедшей военной годины.
О, свадьбы в дни военные!
Обманчивый уют,
слова неоткровенные
о том, что не убьют.
Да, был тогда такой отчаянный вызов почти неминуемой смерти. Брали в армию необученную для войны молодёжь, и в городах и, особенно, в деревнях закатывали такие свадьбы, что полы проламывались от русских плясок. Признанным плясуном в Зиминской округе был тогда и классик будущий – Евгений Евтушенко.
Походочкой расслабленной,
с чёлочкой на лбу
вхожу, плясун прославленный
в гулящую избу…
Забыли все о выпитом,
все смотрят на меня,
и вот иду я с вывертом,
подковками звеня.
То выдам дробь, то по полу
носки проволоку.
Свищу, в ладоши хлопаю,
взлетаю к потолку…
Невесте горько плачется,
стоят в слезах друзья.
Мне страшно. Мне не пляшется,
а не плясать – нельзя.
В первой книге девятитомника Евтушенко, куда вошли труды пятидесятых годов, – 260 стихотворений. И каждое – добросовестное исследование российской жизни. Добросовестное настолько, насколько диктовали ему сознание, сердце, совесть, гражданственность. Нетрудно убедиться, что даже при тогдашнем незнании Истины Христовой поэту удалось дать замечательно правдивую картину России той эпохи, не без срывов, которые мы рассмотрим ниже, но всё же гораздо более широкую и глубокую, если сравнивать этот значимый параметр с другими нашими литераторами тех лет. Теперь ясно: нет ему достойных конкурентов.
Уже в те недоступные для критического осмысления времена поэт столько поднял ранее никем не затрагиваемых проблем, что диву даёшься, как его не выслали за границу Красной Державы, как, скажем, Солженицына. Одно объяснение – Господь спас. Мы уже упоминали взрывное стихотворение «Бабий Яр». Не менее опасным оказались и вот это – гвоздевое – «Нежность».
Разве же можно, чтоб всё это длилось?
Это какая-то несправедливость.
Где и когда это сделалось модным:
«Живым – равнодушье, внимание – мёртвым»?!
Люди сутулятся, выпивают.
Люди один за другим выбывают.
И произносятся для истории
нежные речи о них в крематории…
Что Маяковского жизни лишило?
Что револьвер ему в руку вложило?
Ему бы, при всём его голосе, внешности,
дать бы при жизни хоть чуточку нежности…
Люди живые – они утруждают.
Нежностью только за смерть награждают.
Тут такая общечеловеческая правда, которая сродни правде шолоховского «Тихого Дона». Когда Сталин прочитал запрещённый цензурой первый том романа, то закурил трубку и сказал: «Какие же мы коммунисты, если правды боимся?». И написал резюме: «Печатать!»