– Выберусь, дай время. Не я один.
– Единственное в этом утешение?
– Почему единственное? – Коричневая рука Чумакова по привычке прикоснулась к седеньким, коротко подстриженным усам. – Дочки у меня вырастают.
– Вот для них-то и нужны спаленки.
– Нужны, – согласился Гаврила Иванович. – Придет время – дадут. У меня отличная квартирка была, разбомбили.
Все невольно прислушиваются, хотя никому не в новость и нынешнее, и прежнее житье-бытье Чумакова. Все знают о гибели двух сыновей Гаврилы Ивановича, взорвавших танки гранатами. На Мекензиевых высотах побили сыновей, а жену Чумаков потерял под распавшимися от немецкой взрывчатки блоками инкерманов – такими же, какие приходится теперь снова пускать в оборот.
Искрами вспыхнула ребровина кельмы. Чумаков яростно сшибал твердый припай на старом камне, сохранившем на себе следы бушевавших когда-то пожарищ.
Искры отразились в ясных, как зори, глазах Аннушки и словно воспламенили ее.
– Заставить бы их, врагов, хоть один дом построить собственными руками! Вот так, на припеке, работать день изо дня… Стали бы тогда бомбы швырять?!
Старшего Хариохина не тронули яростные слова Аннушки.
– Строили тут пленные. Все едино будут швырять. Будут, – с тупым убеждением повторил он, – природа у человека такая. Зверь у зверя логово не тронет, птица чужого гнезда не зорит, а человек… Потому – человек хуже зверя, глупей воробья. Ему прикажи – он сам себе уши отрежет…
– Понес какую-то хреновину, брат, – остановил его Иван. – У Анки душа плеснулась, а ты в нее – кипятком с отравой. Да сам-то ты кто? Человек или дождевой червяк, который только со своим хвостом беседует? Оглянись кругом, какой ты город ставишь! Севастополь!
– Разницы никакой не вижу, – буркнул старший брат, заклубив себя дымом махорки. – Мне и тут к наряду лишнего целкача не припишут. Наше дело беспричудливое, обыкновенное, без митингов: вывел стены под кровлю – слезай на другой фундамент.
Херсонские ребята улыбнулись, переглянулись, пожали плечами, Чумаков неодобрительно покачал головой. Аннушка зарделась, ее полные губы уже шевелились, готовясь произнести ответ, и неизвестно, чем бы кончилась эта семейная перепалка, если бы внизу не засигналил грузовик и не послышался веселый окрик Павлика Картинкина:
– Эй, кто на палубе! Трави тали на груз!
Стройка питалась с колес. Автотранспорта не хватало. Каменоломни зашивались. Павлик Картинкин, типичное дитя приморского юга, разукрашенный наколками, как папуас, старательно обслуживал передовую бригаду. Иногда и его незрелое имя попадало на страницы газеты, что возбуждало в Картинкине наивное тщеславие и заставляло без устали и с азартом крутиться на своей старенькой трехтонке.