Домонгольские церкви массивны и основательны, словно русские
печи. Интересные строения: посмотришь на них девять раз и увидишь
только массивный сарай, а на десятом взгляде вдруг замрешь,
пораженный удивительной соразмерностью — будто это здание построено
и вписано в местность единственно возможным образом. Входной портал
проходишь действительно как портал в другой мир — резко меняются
температура воздуха, акустика и то, что ты видишь.
Народу — никого, только ветхая бабуля продает билеты у входа.
Внутри невзрачная тетка в дешевом полиэстеровом шарфике на голове
разглядывает фрески. Думаю, что Алия не может так выглядеть — но,
разумеется, это именно она. Не оборачиваясь ко мне, Аля говорит
таким тоном, будто мы с ней уже несколько дней вместе осматриваем
достопримечательности:
— Самое интересное в иконе «Страшный суд» — это всегда ад.
Ангелы и святые — вот эти плотные ряды граждан с нимбами —
прописаны в каноне вплоть до последнего крестика на одежде. А ад
оставлен на усмотрение каждого отдельного живописца. Вот тут,
внизу. Слева — очередь на вход в рай… плотненькая такая, как на
маршрутку… справа — адские муки.
Голые грешники в аду висят на цепях — точь-в-точь марионетки на
веревочках. Должно быть, иконописец не был мастером передачи
эмоций, потому что лица им намалевал довольные, ухмыляющиеся,
некоторым даже безмятежные.
Пытаюсь поддержать беседу об искусстве:
— А кто это внизу по центру, между раем и адом? Ни туда, ни
сюда…
Там действительно нарисован юноша в короткой юбке, влюбленно
обнимающий столб. Лицо у него хитрое — будто он всех удачно обманул
— но, возможно, имелось в виду какое-то иное выражение.
— Это, Саша, очень интересный персонаж, — Аля поворачивается ко
мне. — Известен как «милостивый блудни́к». По преданию, этот кадр
причинил другим людям много добра, однако до старости гулял от жены
налево и, что особенно важно, ничуть в этом не раскаивался. В итоге
подвис вот так между раем и адом — ни туда, ни сюда. В православном
каноне же нет чистилища. Образ используется в иконографии как
своего рода свидетельство противоречивости человеческой натуры.
— По идее, таких должно быть намного больше. А он один между
двумя толпами праведников и грешников…
— Да, совершенно с тобой согласна, — Аля дружелюбно улыбается. —
Но для того зашоренного времени признание хотя бы за одной
личностью права не быть черно-белой уже было своего рода прорывом…
Хотя в действительности о каждом из изображенных здесь святых можно
рассказать немало чертовски занимательных историй. Но мы точно для
этого с тобой встретились?