Тогда люди собрались, подожгли свои хижины и двинулись в путь.
Едва племя остановилось на ночлег, от них сбежала женщина, которую лишь утром люди пощадили и лишь за то, что она носила дитя. Став в свете Луны самкой с детенышем во чреве, она побежала обратно к пепелищу на руинах города.
Там она до рассвета кормилась плотью мертвых собратьев, а с рассветом вырвала колья, пригвождавшие Аспира к земле. Он был еще жив, и она откормила его мертвечиной. Едва ему стало лучше, в первую же ночь он загрыз и сожрал ее и ее нерожденного ребенка.
Так он восстановил свое тело и смог пуститься странствовать в поисках новой пищи и новых женщин, которые затем рождали на свет его отпрысков. И дочери его дочерей, и сыновья его сыновей при полной Луне обращались в зверей. И жили они дольше, чем отпущено человеку…
Но Маре, испившей жаркой жертвенной крови, был отпущен срок еще более долгий. Не умирая, лежала она в своем гробу, не в силах пошевелиться. Уже высохло болото, и плоть ее племени стала землей.
Не было отныне ведомо, кто человек глины, кто – зерна, а кто человек-зверь, ибо все люди смешались меж собой, породили новые народы, воздвигли новые царства.
…Рабы одного царя стали рыть землю перед дворцом, который, по слухам, стоял на священном месте бывшего города богов. И нашли рабы в земле огромный окаменелый гроб из древесного ствола. Они показали его надсмотрщику, а тот – самому царю. Царь велел расколоть гроб, желая знать, кто покоится в нем. Каково же было его изумление, когда под окаменевшим деревом, под истлевшими тряпицами, он увидел деву —бездыханную, но нетронутую тлением.
Ее отнесли в одни из лучших покоев во дворце, где рабыни омыли ее и одели в новые тонкие одежды. Жрецы и лекари подходили к ее ложу, но никто не мог понять, что за странный недуг поразил когда-то эту красавицу, в самом ли деле она мертва и в каком из чертогов какого из миров пребывает ныне ее душа. Многие советовали царю сжечь деву немедля, вместе с ее гробом. Но царь был очарован ее бледным, каменным ликом и не решился причинить вред ни красавице, ни чему-либо найденному с нею – ни гробу, ни увядшим цветам, вынутым из ее волос.
До захода солнца она лежала, не шевелясь, но, едва светило скрылось в мире мертвых и по всему дворцу зажгли лампады, Мара открыла глаза – впервые за неисчислимые годы.