Вот я стою напротив него. Он заполняет формуляры, бланки, похоронки. Лицо серьезное, хмурое. А я стою и молчу, жду, когда он обратит на меня внимание. В это время он отрывает взгляд от бумаг и пристально смотрит на меня:
– Тебе чего?
– Дяденька военврач! Можно я здесь у вас буду? Хоть санитаркой, хоть нянечкой.
– А сколько тебе лет? – хмуро спрашивает он.
– Шестнадцать, – ни на секунду не задумываясь, отвечаю я.
– Сейчас придет старшая медсестра и скажет, что тебе делать, – и он снова уткнулся в бумаги, как будто меня и не существовало рядом.
Дверь за моей спиной скрипнула, и, обернувшись, я увидела на пороге молодую красивую женщину в белом халате. «Наверное, это она и есть», – подумала я. Она подошла к начальнику госпиталя, и он протянул ей бумаги, которые только что заполнял.
– А, да, – вспомнив про меня и взглянув в мою сторону, он сказал, – вот новая нянечка, прими, оформи и расскажи, что делать.
Не месяц и не два прошло с тех пор, как я появилась в этом госпитале. Я всегда краснела и убегала, когда красноармейцы пытались говорить мне комплименты. Меня очень смущало, что они относились ко мне как к взрослой и иногда отвешивали такие шуточки…. Но я старалась не обращать на них внимания, хотя не всегда это получалось. Если они хотели поговорить, и у меня было время, я всегда выслушивала все, что они хотели сказать. Те, которые уже поправлялись и возвращались на фронт, оставляли мне адреса и номера полевой почты, с огромной просьбой, чтобы я им обязательно написала.
Однажды нам в госпиталь привезли сильно искалеченного летчика. Его сбили под Сталинградом. Если бы я знала тогда, что такое мумия, я бы его так и описала. Он был абсолютно весь перебинтован, и единственное, что можно было увидеть из-под бинтов, – это его ярко-голубые глаза, кончик розового носа и пересохшие опухшие губы. Какие грустные были его глаза! Но, взглянув в них, я видела его целиком – красивым, молодым, здоровым парнем. Каждую свободную минуту меня тянуло к нему. Я подходила, садилась на краешек его кровати, гладила по забинтованным рукам и разговаривала, хотя он не отвечал. Скоро это уже не было моей тайной. Все заметили мою благосклонность к раненому летчику и старались отойти, чтобы не мешать, когда я с ним разговаривала. Как-то, придя на дежурство, я почувствовала… даже не почувствовала, а резануло что-то внутри. Все как-то странно на меня смотрели. Койка летчика была пуста…