C другими сотрудниками лаборатории Дарья вскоре тоже наладила теплые дружеские отношения. Хотя, пожалуй, с некоторыми из них она бы предпочла отношения менее теплые. Например, с заведующим лабораторией Алексеем Контоглу, который с первого дня знакомства оказывал Дарье пристальное внимание, не упуская возможности сказать комплимент по поводу ее внешности или работы. В другой ситуации похвалы, по крайней мере, касательно работы, порадовали бы Дарью – она немного волновалась, удастся ли ей справиться с новыми обязанностями, – но в словах Контоглу чудился фривольный подтекст, да и Эванна рассказала, что заведующий – «еще тот донжуан». Он обладал внешностью того типа, на какой женщины падки, особенно в средиземноморье: высокий хорошо сложенный платиновый блондин с темно-серыми глазами, широкой белозубой улыбкой и аристократическими манерами, вальяжный и неторопливый; иногда Дарье думалось, что такой мужчина лучше смотрелся бы в Синклите, чем в химлаборатории. Впрочем, пока Алексей держался в рамках улыбок и комплиментов и беспокоиться было вроде бы не о чем.
Хотя Дарье и не хотелось это раскрывать, вскоре новые коллеги узнали, что она замужем за «блистательным Феотоки». Профессор Аристидис даже оказался рьяным поклонником его мастерства и считал, что это лучший возница за последние десять лет. Но приставать к Дарье с расспросами о муже никто не стал: публика здесь была деликатной и ненавязчивой. В лаборатории трудился ученый народ, почти все с научными степенями и опытом работы. Помимо Эванны, тут работали еще два иностранца – француз Мишель Перье и испанец Родриго Лопес, молодые доктора наук, приехавшие в Константинополь перенимать опыт у коллег.
Но самым загадочным персонажем в лаборатории оказался Севир Ставрос. Само знакомство Дарьи с ним произошло своеобразно: пронзительный взгляд очень темных глаз, сухое быстрое рукопожатие, «рад познакомиться», – и вот он уже стремительной походкой идет прочь. Черные волосы, черные брюки, черный халат.
– Впечатлилась? – тихонько шепнула Эванна. – Не пугайся, он всегда такой.
Действительно, Ставрос одевался только в черное – впрочем, этот цвет ему шел – и был довольно-таки неразговорчив. Во время лабораторных чаепитий он обычно молчал, потягивая чай из высокой керамической кружки, тоже черной, и большей частью глядел в окно, за которым виднелась восстановленная древняя арка императора Феодосия. Однако к общему разговору он прислушивался, поскольку время от времени вставлял в него реплики – чаще всего язвительные шутки, насмешливо кривя тонкие губы, – а порой, если речь заходила о чисто научной проблематике, выдавал краткие замечания, и по реакции на них коллег Дарья понимала, что они всегда оказывались дельными, порой даже эвристическими.