– Нравится? – спросил Ирвин, присев на полу рядом с дочерью.
Дороти сосредоточено посмотрела на свои сокровища, потом выбрала один из стебельков и протянула его по направлению к матери. Потом посмотрела на Ирвина. Потом на Меган, и снова, и снова…
– Дать маме? – полушепотом произнес Ирвин. – Что сделать, маленькая? Зачем?
Меган неуверенно улыбнулась, наблюдая за ними. Но когда Дороти начала сердито вскрикивать, мать торопливо вытерла мокрые руки и подошла к девочке. Осторожно взяла протянутый ей стебелек, поднесла к носу, пытаясь определить, что это за растение. Но ни запах, ни вид этого «лопушка» не были ей знакомы. Она готова была поклясться, что никогда не встречала в местных полях ничего подобного.
– Дори, зачем это? – мягко спросила она.
Девочка потянулась к матери и положила маленькую ладонь на её живот. Ирвин вздрогнул. А Меган обняла себя руками, уткнулась лицом в колени и негромко произнесла:
– Да, Ирв, у меня будет ребёнок. К Имболку. Вернее… в конце января…
Меган была не только смелой и сильной женщиной. Помимо этого она обладала еще и отменным чутьем. В то время как Ирвин с грустным смешком заметил, что этому ребенку навряд ли повезет так же, как и Дороти, его жена заявляла, что безоговорочно верит дочери. Каждый день до поздней осени, она выпускала малышку ползать по полю, чтобы та могла собирать травы. Порой Меган казалось, что девочка разговаривает с цветами, как с живыми существами.
По вечерам Дороти подолгу разбирала свою добычу, обнюхивая стебельки и листья, раскладывая растения по маленьким глиняным горшочкам, которые Ирвин купил специально для неё в местной посудной лавке. Что и говорить: он обожал дочурку и откровенно гордился тем, что она растет ведьмой. После всего, что случилось за последний год, он словно переродился и видел теперь все в другом свете. Правда, наряду с отцовской гордостью это усугубляло в нем и чувство вины перед Эльвин Тануби и неизвестным юношей. Ирвин не сомневался, что незнакомец любил сожженную ведьму, и что ребёнок, которого он принес к костру, был их общий… К тому же, из глубин памяти всплывало и другое: изначально Эльвин жила в своем маленьком домике вместе с трехлетним мальчиком, очевидно, внебрачным своим сыном. Вина за разбитое сердце безымянного юноши, за осиротевших детей, за казненную девушку, и безумный страх, который Ирвин испытывал, думая о своих детях, искупал в его сердце лишь малую толику этого горького чувства.