— Не в где? - недоверчиво-сердито переспросил Хранитель
предвечного Древа.
— Я точно не знаю, сам не следил, откровенно говоря, - продолжал
вещать я, проезжая мосток над узкой речкой-ручейком с названием
«Ивка», написанным от руки на куске ржавого листового железа,
державшегося на столбе-указателе на двух скрутках из разной
проволоки. - Но теперь те, кто не как остальные-прочие, привлекают
к себе лишнее внимание. А нам, как я понял, и без этого дел
хватает.
— Ну так-то всегда было. Повязки там, значки, галстуки, -
понимающе покивал он, - но портки-то мои чем не угодили? Им сносу
нет, детям передал бы, доведи Бог.
— К штанам вопросов нет, деда. В основном — к эпохе, - качнул
головой я, заезжая в очередной лесок, и скорее чуя, чем замечая по
правой руке ту самую речку Держу, что словно провожала нас.
— Ополоумел народ вконец, - вздохнул Хранитель, явно жалея
раритетные брюки.
Вольво с явственно ощутимым вздохом облегчения выбрался всеми
четырьмя колёсами на асфальт. Шведу было плевать, что эти серые
осколки помнили всесоюзного старосту дедушку-Калинина, в чью честь
тогда называлась вся здешняя область. Его радовал сам факт их
наличия. Как и того, что жесткая, как наждак, трава перестала
«щекотать пузико».
На твёрдом, но очень неравномерно выборочном покрытии
потребовалось ещё больше внимания. И для того, чтобы объезжать ямы,
в некоторых из которых вполне могла бы таиться целая корова в
немецкой каске и с пулемётом. И для того, чтобы не выдать своё
истинное отношение к ландшафту Павлику. Тот и так замер в своём
кресле, словно настороженный локатор.
Деревни, то пролетавшие, то проползавшие мимо нас, в зависимости
от степени наличия и качества дорожного полотна, казалось, не
обратили внимания на крах советской власти. Некоторые из них и на
приход её, вероятно, отреагировали со вселенским крестьянским
терпением, приняв, как должное, а не всем сердцем. В пути я явно
почувствовал, что мой подмосковный снобизм, в том смысле, что в
столице все зажрались, в этих краях выглядел позорно и смешно. Судя
по выцветшим и хлопающим на ветру остаткам предвыборных баннеров
формата «три на шесть» вдоль дороги посреди чистого поля, и по
гражданам, иногда попадавшимся на мятых и битых автобусных
остановках, фраза родившегося сравнительно недалеко от этих краёв
Салтыкова-Щедрина «Пьют и воруют» актуальности не теряла. Потому
что по гражданам тем было крайне затруднительно отличить лицо от
затылка — опухшими и заросшими они были равномерно, по кругу.