Понятно, что не может столько всего произойти только для того, чтобы родилась простая, обыкновенная девочка. Любому станет ясно, что родилась особенная. И она это чувствовала, была в этом уверена. И родители при рождении дали ей имя Любовь. Тоже, наверное, не случайно так вышло.
Взять хотя бы какое-то там польское освободительное движение, после которого ее предок по отцовской линии очутился в Сибири и украл из деревни Ко раскосую, луноликую прапрабабку. За поляком даже гнались два прапрабабкиных брата, но не догнали, поскольку не торопились выезжать и дали ему хорошую фору.
Этот вольнолюбивый шляхтич думал, что участвует в восстании или подхватывает на седло прекрасную азиатку по велению сердца. А нет, он был шестеренкой или, может быть, пружинкой в хитром механизме, только лишь исполнял свое скромное предназначение. Просто для рождения Любочки понадобилась толика гордой польской крови.
Впрочем, об этой семейной легенде она не очень любила вспоминать – была уверена, что ее старший брат Котька тоже не спешил бы с погоней. «Мелкую украли? – спросил бы он, не отрывая взгляда от компа. – Сейчас, пять сек, мам. Пять сек».
Ей больше нравилась легенда о другой прабабке, уже по материнской линии, красавице и хулиганке, повитухе и ведьме с разноцветными глазами, которая вроде как нагадала появление Любы и обещала передать ей свой дар. Люба наверняка была на нее похожа. Когда все складывалось удачно, когда везло или когда происходили дежавю, Люба вспоминала о ней.
Эта прабабка была мордвинка из Пензенской губернии, ее звали Акулина Кнестяпина. В детстве Любочка любила прилаживать эту фамилию к себе, вертясь перед зеркалом и воображая себя певицей, напевая в ручку от прыгалок и изящно перекидывая шнур. Фамилия подходила как сценический псевдоним. Она казалась звучной и тоже имела историю. Когда Иван Грозный шел на Казань и покорял по пути мордву, он производил, так сказать, перепись пришедших под его руку. Один из ее предков был записан как «князь Тяпин», а от него произошли Кнестяпины.
Однажды прабабка Акулина ушла в лес и пропала. Когда потом Любе порой хотелось все бросить и куда-нибудь пропасть, она тоже вспоминала о ней.
Новейшая семейная история была менее понятна моей любимой. Многое из жизни ее мамы и папы – случаи из их детства, сбывшиеся и не сбывшиеся желания, беды, удачи, порывы и страсти – как будто выбрасывалось за ненадобностью, не имело, с точки зрения родителей, практической ценности. А может, просто пока еще не превратилось в предания и легенды, хранилось где-нибудь, отлеживалось и созревало.