Говорят, что здесь грунт-плывун.
Я сюда приходу один.
Здесь, убитый, я лёг в траву
с пулей маузера в груди.
Вьётся бабочек белых рой,
изумрудной травы палас…
Бутербродом с черной икрой
здесь закусывал мой палач.
У него здесь свой интерес,
он идёт, испытав аффект,
пальцы жирные обтерев
о широкое галифе.
Чьи-то дачи вокруг, сады…
Как расстрельный понять синдром?
Объясненье всему – садизм —
не исчерпывает всего.
На коленях страна стоит —
вождь усатый мух не ловил.
Мягко сказано — геноцид,
затопил он её в крови.
Это — эхо нашей беды,
и она к нам пришла во двор,
чтобы целый мир убедить
в том, что Бог на земле — террор
И строчит сын донос на мать,
рабский славит поэт режим…
Как мне время это понять?
Смысл, наверно, непостижим.
* * *
Как камикадзе, был я обречён:
бесплотный, словно звездное сиянье,
я мчался в бездну — крохотный фотон,
мельчайшая пылинка мирозданья.
Я там нашёл приют, где водосток
грыз голый камень, и где пламя рдело.
И вымахнул из семечка росток —
как вызов мировому беспределу.
Я был тритоном, ползая по дну,
глядел на мир несовершенным глазом,
но цель имел исходную, одну —
и ощутил в себе великий разум.
Растет мечта из чертежей и смет,
и, сумму знаний обращая в прибыль,
я целюсь в небо стрелами ракет —
туда, откуда я когда-то прибыл.