Игры и празднество становились все шумнее и оживленнее, веселее и звонче звучали детские голоса, а воины по-прежнему стояли неподвижно. И детей это все более уверяло в том, что перед ними железные статуи, они рассуждали так: ни один человек не сможет так долго стоять возле сочных кистей винограда и других лакомств и не протянуть к ним руки, чтобы съесть такую вкуснотищу!
Наконец один из малышей не выдержал и осторожно, готовый тотчас обратиться в бегство, стал подходить к ближайшему легионеру; а тот продолжал стоять как ни в чем не бывало, позволяя ребенку подойти почти вплотную; наконец мальчик оказался у самых ног железного человека и протянул руку, чтобы дотронуться до его сверкающих лат.
И тут, будто оживленные неведомой грозной силой, все железные люди сразу зашевелились и началось что-то дикое, ужасное. С яростью зверей набросились воины на детей. Одни, схватив свою жертву, подкидывали нежное тело ребенка, как тряпичную куклу, со всего размаха запускали им через гирлянды и факелы, через перила – и несчастный малыш, ударившись о каменный пол двора, мгновенно умирал; другие вонзали острые мечи в сердца детей или разбивали о стену их головы и уже мертвыми сбрасывали с галереи во двор, объятый ночной мглой.
В первые мгновения дворец охватила тишина. Тела малышей мелькали в воздухе, а их матери онемели, не понимая, что происходит. Происходящее было похоже на какой-то дикий сон или безумный розыгрыш. Но вскоре несчастные женщины поняли весь ужас происходящего и в отчаянии, с безумными воплями бросились к легионерам.
На галерее оставались дети, которых еще не успели схватить. Легионеры гонялись за ними и убивали. Матери бросались защищать своих сыночков, голыми руками ловили они острия мечей, стараясь отклонить смертельные удары от малышей. Те, чьи дети были уже мертвы, в отчаянии бросались на жестоких убийц, чтобы отомстить, душили, кусали, царапали, норовили вырвать кадыки и выцарапать глаза.
Во время всеобщего смятения, когда дворец огласился детским плачем и нечеловеческими воплями пришедших в исступление женщин, воин, обычно охранявший городские ворота, стоял теперь на страже на верхней площадке лестницы, у входа на галерею.
Он не принимал участия в избиении младенцев; только если какой-нибудь матери удавалось схватить своего ребенка и она пыталась бежать из дворца, едва женщина приближалась к лестнице, страж ворот преграждал ей дорогу своим мечом; лицо его и весь облик были так суровы и беспощадны, так ужасен был его вид, что беглянки, натолкнувшись на него, бросались сверху на каменный пол или возвращались назад, понимая, что встреча с ним сулит немедленную смерть – от него не укроется никто.