– Я же вам рассказывала, что все получилось совершенно случайно… – попробовала было оправдаться Амалия.
– Э-э, не говорите, – протянул Голицын, шутливо грозя Амалии пальцем. – Вы, баронесса, совершенно уникальное явление, вы уж простите старику его прямоту. Как вы рассчитываете подобраться к нашим джентльменам?
– Мне нужно знать, – отозвалась Амалия, – что конкретно они намерены предпринять и когда.
– Ундервуд в понедельник будет у королевы, – доложил Голицын. – Лаймхауз тоже. Лаймхауз готовит доклад, в котором представит необходимые цифры. Разговор будет о войне. – Русский дипломат посерьезнел и начал нервно постукивать пальцами по столу. – Возможно, в этот вечер все и решится.
– Значит, в понедельник, – сказала Амалия. – Благодарю вас.
– Я недавно приобрел одну чудную статую у разорившегося лорда, – оживился Голицын. – Хотите взглянуть? Потрясающая фигура!
– С удовольствием, – ответила Амалия, и они заговорили о Древней Греции и Риме.
Меж тем как баронесса – простите, теперь уже герцогиня – имела приятную беседу с утонченным ценителем искусства, Арчибальд Эдмунд Филип Невилл маялся от скуки, ожидая, когда его примет архиепископ Кентерберийский. Звали архиепископа Бэзил Сазерленд. Начав викарием не самого процветающего прихода, он сделал головокружительную карьеру и достиг высшего поста в англиканской церкви, так что теперь ему ровным счетом нечего было желать. Сазерленду исполнилось пятьдесят восемь лет. Голубые глаза на его худом костистом лице поражали своим блеском. Рот, как скобки, окружали две резкие морщины, выдававшие в хозяине склонность к брюзгливости. В самом деле, Сазерленд был желчен, суров и славился тем особым английским юмором, который непосвященным кажется чистым садизмом. Хуже всего, впрочем, было то, что он страдал язвой, и поэтому, когда перед ним возник пышущий здоровьем гренадерского роста молодец, первым чувством архиепископа было непреодолимое отвращение.
«Этот небось не страдает от рези в желудке, ни в чем себе не отказывает, ест и пьет до отвала – и шампанское, и окорока, и все, что хочешь, – и не мучает себя минеральной водичкой». Так первым делом подумал архиепископ. Не то чтобы уже тогда в его мозгу зародилась коварная мысль досадить Арчибальду – просто он решил не упустить случая поддеть этого непростительно здорового юношу, который к тому же посмел заявиться к нему с лиловой гвоздикой в петлице.