– А это и не вранье совсем, – спокойно возразил Санька. – Вот если бы ты что-то стащил втихую, а говорил бы, что не брал – это и есть самое вранье. А если ты не брал, а говоришь, что взял – какое же это вранье?
– А что же это такое?
– Не знаю, но точно не вранье. Ты же сам на себя принимаешь вину, себе хуже делаешь, а не кому-то.
– Нет, как это ни назови, а мне это будет противно.
– А бабушке Рае каково? Представь себе. Она думает, что ты ее обдурил.
– Но она же сама вино… – начал было я, но заметил, что повторяюсь. – Ну, допустим, – предположил я. – Допустим, я скажу, что подменил ее авторучку. Ну, а где же ее настоящая ручка? Как я смогу ее вернуть?
– Очень просто. Скажи: потерял.
– Ну, совсем ты из меня дурака делаешь, – выразился я бабушкиными словами.
– Хочешь – скажи, что я потерял, – предложил друг. – Ты как бы дал мне ее посмотреть, а я и потерял. Вали на меня, мне привычно.
– Так еще хуже, – пробормотал я. – Нет, не стану я врать!
– Ну и дурак.
– Если бы у меня была такая бабушка, я бы все для нее сделал, даже наврал бы, – сказал Санька, когда мы расставались. И, признаться, эти его слова подействовали на меня сильнее, чем предыдущие убеждения.
И все равно я долго еще колебался. Не постыдный ли это будет поступок? И так ли уж нужно бабушке мое ложное признание? Так ли уж ей тяжело не общаться со мной? И в то же время я смутно ощущал, что именно я должен сделать первый шаг навстречу.
Прежде, чем пойти к бабушке, я долго настраивался и подыскивал подходящие слова. Наконец, набравшись решимости, я негромко постучал в ее дверь.
– Да, – донесся бабушкин чуть хрипловатый голос.
Тихо ступая, я вошел в комнату. Бабушка сидела у окна в своем голубом халате и держала перед лицом раскрытый журнал. На меня она даже не взглянула.
– Бабушка… – пробормотал я после минутного молчания.
Она опустила на колени журнал и, прищурясь, внимательно, даже как-то пытливо посмотрела на меня взглядом кардинала.
– Бабушка, я пришел сказать… – еще нерешительнее промямлил я. Приготовленные слова как будто застряли у меня в горле и никак не выходили.
– Подойди сюда, – протянула бабушка мне свою сухую бледно-желтоватую руку со сморщенной кожей.
Я подступил к ней, и она взяла меня за руку, продолжая всматриваться в мое лицо. Ей как будто нравилось это мое смущение и моя растерянность.