Неслучайно сам А. Грамши использует этот термин и применительно к Макиавелли, подчеркивая буржуазный характер его политической теории и не забывая при этом упомянуть, что она опередила свое время. Поэтому этот термин представляется оптимальным для обозначения той инволюции, которую претерпевает большевизм, возвращаясь от «революции масс» к «революции заговорщиков».
Утверждение, что революция в России была преждевременной, и утверждение, что она, в полном соответствии с тактикой якобинства, опередила свое время, отличаются друг от друга лишь нюансом оценки. В любом случае окончательная оценка будет зависеть от окончательного результата, а для единомышленников Плеханова этот результат становился ясным по мере того, как большевизм сворачивал программу социального реформирования («новую экономическую политику») и возвращался к якобинской диктатуре меньшинства, нацеленной теперь на удержание власти и на борьбу с внутренними и внешними врагами. Адекватная оценка этого накапливающегося опыта была возможна на основе возвращения к классическому, аутентичному марксизму, где сущность революционного якобинства уже была раскрыта.
Так возникает феномен ортодоксального марксизма, которому в советском историческом опыте будет суждено сыграть весьма важную роль, и поэтому сам этот феномен заслуживает особого рассмотрения. Речь идет о попытке систематизации или, точнее, создания кодекса марксистского учения, который включал бы в себя набор проверенных на практике и не оспариваемых самими марксистами положений. Может показаться, что такой кодекс легко обнаруживается в знаменитой работе Сталина «О диалектическом и историческом материализме», которая, с несущественными дополнениями и изменениями, воспроизводилась во всех учебниках марксистско-ленинской философии до конца 80-х годов. Но следует отметить, что сама эта работа уже является составной частью идеологической машины, созданной якобинцами-сталинистами для решения своих специфических задач.[13] Работа «О диалектическом и историческом материализме» представляет собой феномен идеологии хотя бы потому, что ни одно из предложений, составляющих ее текст, не проходит процедуру возможной фальсификации (в том смысле, что подразумевается, что они никем и никогда не могут быть оспорены).