– Я готов оказать вам, господин Соколович, любую услугу, если того позволяют мои возможности. В чем же дело? – насторожился Карл Долгоруков.
– Я не представлен господину Ростопчину, и в силу некоторых обстоятельств не хотел бы иметь этой чести. Однако у меня возникла необходимость познакомить с ним одного молодого человека. Ростопчин иногда появляется у вас, и если вы не сочтете за труд представить ему моего протеже, я буду многим обязан.
– Кто этот молодой человек? – спросил Карл Долгоруков и добавил про себя: «И какой спектакль ты хочешь устроить на этот раз?»
– Это сын небезызвестного господина Костеникина, вам, князь, видимо, приходилось слышать об этом человеке?
– Да, что-то слышал. Но очень давно. Какой-то жулик из сенатских.
– Господин Костеникин лет пятнадцать тому назад выехал на жительство в Париж, имея к тому значительные средства. Он уже умер. А сын его, лишившись на бирже средств, собранных рачительным родителем, оказался в трудных финансовых обстоятельствах.
– С молодыми людьми это иногда и даже довольно часто случается, – усмехнулся Карл Долгоруков.
– Да, молодость неопытна. Но как раз в это время, совершенно случайно к нему попал один документ, его, по мнению юноши, можно продать в Петербурге – за довольно большую сумму, а может, и не такую большую, как ему кажется – что и поправило бы его финансовое положение, и позволило бы с уже с накопленным опытом продолжить свои дела на бирже. С этой целью он и явился ко мне с рекомендациями от людей из Парижа, которым мне неудобно отказать.
– Какого же рода этот документ? – спросил Карл Долгоруков и внимательно посмотрел на Соколовича, но тот, ничуть не смутившись и ничего не скрывая, объяснил.
– Это письмо императрицы Екатерины к барону Гримму, с которым у нее переписка. Барон, как известно, разносит ее философические мысли, почерпнутые из сочинений господ Монтескье и Гельвеция, по модным парижским салонам – парижское общество в восторге от ума просвещенной монархини. Что же касается письма, попавшего к молодому Костеникину, то я из любопытства заглянул в него – в письме императрица обмолвилась, просто мимоходом, что после себя возведет на престол внука Александра, а не сына Павла, как то должно по обыкновению.
Карл Долгоруков приподнял брови, выражая тем самым удивление как неосторожностью императрицы, так и откровенностью Соколовича.