– И еще один вопрос, – не отставала я. – Почему ваши пациенты в
вашей больнице курят чар-траву? В отделении сердечных болезней она
просто тихий убийца. Но кто-то его сюда проносит, кто? Ваши
целители или вы сами, возможно?
А вот теперь Магеран изменился в лице. Все, что я видела в нем
до этого, просто бледнело перед этой смертоносной яростью.
– Чар-трава? – уточнил он, и мы с Минной синхронно кивнули.
– У господина Глиссона, – уточнила сестра-помощница.
Магеран кивнул и быстрой походкой направился в сторону палаты
рыжего. Хлопнула дверь и полетел такой поток брани, что мы с Минной
так и замерли.
За языком в больнице не следят. Ясно-понятно. Так и запишем.
– Глиссон здесь лежит, чтобы избежать призыва в армию, –
сообщила Минна. – Нет у него никаких проблем с сердцем, здоров как
бык.
– Похоже, кончилось его безделье, – сказала я. – Вон как
грандмастер раскричался.
Минна вздохнула.
– Идите кормить Юргенса.
На ужин Юргенсу полагались особые питательные смеси и витамины.
Войдя в палату, я снова поздоровалась, и Юргенс едва слышно
откликнулся:
– Спасибо вам…
– Это моя работа, – сказала я, аккуратно усаживая его под нужным
углом. На какое-то мгновение мне сделалось страшно: Ирина Кузнецова
никогда не кормила больных через зонд. Что, если я как-то пораню
несчастного, поврежу? Смесь пойдет не туда, куда надо?
Но руки Шейл действовали сами, будто никак не зависели от воли.
Обработали трубки для питания, установили умело и ловко, начали
подачу еды. Юргенс устало прикрыл глаза. Надо будет спросить у
Минны или ее сестер, кем он был раньше. Конечно, это ужасно: вот ты
молод, здоров и полон сил, а вот лежишь в больнице и вынужден есть
и пить через трубочку.
Но жалеть его не надо. Жалость унижает, потом он вообще не
выберется из черных мыслей.
– Любое лечение занимает время, – сказала я. – Надо терпеть.
Терпеть и ждать. Однажды все обязательно будет хорошо, вы выйдете
из больницы и будете жить дальше.
Юргенс посмотрел на меня так, словно искренне в этом сомневался.
Когда ужин закончился, я осторожно почистила ему зубы, смазала губы
и лицо особым кремом, и Юргенс улыбнулся.
– Вы очень добрая, – выдохнул он. – И я… соболезную вашей
потере. Это огромное горе, вот так лишиться всей семьи.
Я кивнула. Что тут еще скажешь? Хотя… стоп.
Как он вообще говорит, если у него тяжелые травмы гортани?
Внутренние ожоги?