Скорее -- некто, к кому действительно хочется прислушаться,
потому что у него больше опыта. Только потому его и слушались. И
Рим не был уверен, что Фаэт, со всем своим зашкаливающим уровнем
интеллекта, поймет аналогию.
– Ты прав, Рим, – сказал Фаэт. – Я помню вашу первую реакцию,
когда вы попали к кораблю. Это было восхищение, почти религиозное
преклонение перед неизведанным. Сейчас важно другое. Для людей
снаружи – этой пещеры, этой пирамиды, – вы всё ещё такие же боги. И
они ждут вашей воли. Им тоже нужны ответы.
– Значит, пойдём и выслушаем вопросы, – сказал Рим, шагая из
комнаты в коридор. – А ответы как-нибудь сообразим.
– Да, Рим, и последнее. – Голос искусственного интеллекта не
сопровождал уже Андрея в коридоре, и всё так же слышался из его
комнаты, где его больше никто услышать не мог. – Когда вы
ознакомитесь лично с развитием внешнего мира и определитесь с
вашими дальнейшими действиями – возвращайтесь. Я сообщу лично вам
результаты обследования ваших «синеглазок».
Рим резко остановился и вперился тяжелым взглядом в дверной
проём. Но больше Фаэт не добавил ни слова.
Тлатоани Акатль, президент Новой России, стоял на ступенях
пирамиды. Солнце безжалостно палило, превращая и без того жаркий
воздух в раскалённый пар, но Акат не шелохнулся. Ритуальное
оперенье Кетцаля и Тлалока давило на плечи, а золотая маска,
закрывающая лицо, обжигала кожу. Однако волнение, захлестнувшее его
при звуках погребального гимна, пересиливало любой физический
дискомфорт.
Позади него притихли жрецы, облачённые в одежды цвета засохшей
крови. В руках они держали кадильницы, наполненные смолой копала,
чей густой дым медленно взмывал в небеса, словно призыв к тем, кто
обитал за пределами видимого мира. Внизу, на площади, толпился
народ, затаив дыхание, с тревогой и надеждой вглядываясь в лицо
своего нового правителя. Легенды гласили, что явившиеся боги
благоволят лишь достойному.
И тогда это случилось. Звук, не похожий ни на что слышанное
прежде, расколол тишину. Словно разверзлись врата в иное измерение,
и сквозь них прорвался гул, заставивший землю содрогнуться. Акатль
почувствовал, как его сознание начинает меркнуть, уступая место
древнему, первобытному ужасу. В небе, над пылающей пирамидой,
закрутились вихри, окрашивая солнце в багровые тона.