Ах Федю понимал: он помнил свои смутные детские раздумья, почему Федя «летний» кажется добрее Феди «зимнего». «Зимний» Федя косился на посетителей несчастными глазами, и отворачивал морду, как будто всех тихо ненавидел, а «летний» радостно общался, и был любопытен, как первоклашка после первого полугодия.
Потом-то до Аха дошло – Федя просто стеснялся своей неумытости, запаха, тесноты, вёдер с витаминной смесью, – неловко ему было, а кому будет приятно, если гости придут неожиданно и застанут хозяина, что называется, в постели?
Ах по зоопарку не разгуливал, на животных не заглядывался. В детстве однажды он упал с огромной плоской черепахи, и, влекомый за руку мамой, на пути к выходу из зоопарка увидел клетку с волком. Волк расхаживал поперёк клетки, тычась носом в прутья. Он выглядел таким несчастным, и эта размеренная тоска так впечатлила Аха, что, если бы его не одолела страсть к общению с жирафами, не видать бы Аха зоопарку.
Когда Ах в отрочестве читал разные книжки, написанные умными и знающими людьми, он признал справедливость рассуждений Джеральда Даррелла, что животным на природе не так уж хорошо живётся, особенно в тропических странах, – и насекомые всякие, и болезни, и пожары, и хищники.
Однако надо признать, что свобода выбора всё-таки должна существовать. Людям тоже ежечасно приходится принимать решения, от которых непосредственно зависит их жизнь, и брать на себя ответственность: идти или нет ко врачу, писать заявление об увольнении или нет, жениться или бояться, рожать или подождать.
Так и любое животное, побуждаемое теми же причинами, что и человек: гены, воспитание, среда обитания, приоритеты, в меру своих способностей принимает решения, влияющие на его судьбу.
Ах безоговорочно признавал за зверюшками превосходство – они, слава тебе, Господи, не додумались до таких вещей, как суды, тюрьмы, банки, аборты, детские колонии, бойни, птицефабрики, и зверофермы. Приходится думать, что, если, сколько волка ни корми, он всё в лес глядит, то причины волчьей неблагодарности весьма просты и понятны – ну не хочет он с людьми жить. Неинтересны они ему.
Скученность и теснота человеческих поселений и сатрапья хватка феминизации заставляет людей не по своим резонам, как они думают, а в силу «эффекта леммингов» рожать хилое потомство посредством медицинских ухищрений, или напротив – вовсе отказываться от самовоспроизводства, что вкупе потихонечку-полегонечку уже вывело на финишную прямую, в конце которой пресловутая пропасть.