Я различаю свет во мраке
И понимаю: мрак – ничто,
Когда выходит в рыжем фраке
Любимец цирка шапито.
Когда артистка цирковая
Опасный выполняет трюк,
Я вместе с ней, едва живая,
Лечу, зубами сжав мундштук.
Что б в этом бешеном круженье
Перемолоть, перекружить
Все то, что только отраженье
Глагола пламенного: «жить!».
Мы целую зиму мечтали о лете,
Чтоб белый наш дом, как валун придорожный,
Увили горошка душистые плети
И вырос – у лифта почти! – подорожник!
Чтоб пели стрекозы на автостоянке
И крались коты за кустом барбариса,
И бабушка гордо сажала в жестянке
По горстке семян – ноготков и редиса.
А после, устав от тягучего зноя,
Мы слышали, как завывают метели.
И вновь получилось все так, как хотели.
И снова нам видится что-то иное…
Октябрь, хрипя, поднялся на дыбы
Над переулком,
Осенью прожженным.
А в воздухе – такая напряженность,
Что ей сродни – призывны клик трубы.
Снег пошел без команды: «Мотор!»,
Без хлопушек и чьей-нибудь воли.
Десять дублей. Он вышел из роли
И покорно улегся на двор.
В снегопад у окна постоять,
Два цветка бутафорских сжимая…
Осветители переживали:
Надо осень по фильму снимать.
Ты явишься прямо с мороза
С портфелем в озябшей руке,
Как самая дивная проза
На самой нескучной строке.
Я прыгну, как кошка, с дивана,
Смеясь от таких пустяков,
Что вновь – продолженье романа,
И больше не будет стихов!
Какую яркую приманку
Судьба подкинула опять,
Чтоб подразнить, как обезьянку,
И за решетку приз убрать.
А мне – стоять с рукой пустою,
Того не в силах укусить,
Кто с идиотской простотою
Игрушку дергает за нить.
Твердила мама: «Жизнь жестока!».
Я тайно думала: «Вранье!»
И убегала, как с урока,
От смысла здравого ее.
Какие глупости! Жестоким
Никто не может быть со мной!
Я молода, я нравлюсь стольким,
Я замуж выйду той весной…
Лет десять бешено промчалось –
Зима, весна, и вновь зима…
Но если что-то и осталось