– С полным комфортом костят! – с завистью сказал Сотейников. – А мне в жизни сплошное невезение. Даже к смертному рубежу пеши топать приходится…
– Странный ты тип, Сотейников! Второй день на батарее и все про смерть толкуешь, словно в первом же бою всем нам каюк будет! – возмутился Любанский, бросая под ноги окурок.
Любанский мечтал о наградах. В двадцать три года он уже добился большого успеха. Считался лучшим наводчиком в полку, поражал цель с первого выстрела и потому горел желанием скорее попасть на передовую.
– А чего веселого ждать, когда немец прет-то как! – бубнил Сотейников. – За две недели три республики. Не сегодня, так завтра в Ленинградской области окажется. Сплошные похороны получаются.
Антон Петрушин, командир орудия, молча шагал рядом с лафетом. Рослый, длиннорукий. Он повернул голову и зычно произнес:
– Не каркай, батя!
– Я не каркаю, молодой человек…
– Не молодой человек, а старший сержант, – беззлобно поправил бойца Петрушин. – Привыкать надо к уставу.
– Привыкание не особенно получается, когда знаешь наперед, какая разневеселая судьба тебе уготована. Своими шагами последние часы жизни отмеряю, товарищ старший сержант.
Петрушин недовольно хмыкнул, потом пристроился к Сотейникову, несколько минут угрюмо шел рядом. По всему было видно, что у Антона происходила внутренняя борьба с самим собой. Ему, строевику кадровому, привыкшему к беспрекословному повиновению подчиненных, не терпелось осадить новичка, резким приказом прекратить эти, как он считал, «отступательные настроения». Но в то же время ему хотелось сказать человеческие, добрые слова рядовому Сотейникову, который вместе с ездовым Игнатом Ельцовым неделю назад прибыл в батарею, еще не обвык: на учебных стрельбах ошалело таращил глаза и затыкал уши клочками ваты, вот теперь вместе со всеми движется на передовую. Петрушин вспомнил подносчика снарядов Василия Куланчикова, разбитного и веселого малого, с которым прослужил пару лет. Ваську перевели на другую батарею, он теперь стал наводчиком. Овладел парень мастерством огня. А вместо него прислали Сотейникова. И тут Петрушин припомнил слова, вычитанные в книге и, почему-то запав ему в душу, казавшиеся весьма мудрыми.
– Не хнычь, батя, – Антон взял Сотейникова за локоть и философски изрек: – Человек должен всегда быть в пути, в движении то есть. Тут его самое главное призвание.