Иногда Жанна к нему приезжала. В последний раз – на ноябрьские праздники. Сожитель Игнатьева благородно освободил жилище на все выходные, отправившись куда-то к друзьям. Они провели вместе четыре замечательных дня, практически не выходя из помещения. Потом Игнатьев посадил ее на самолет и на два месяца уехал в командировку на Северный Кавказ. Память об этих чудных днях согревала его все два месяца. А когда вернулся в Москву и набрал телефон Жанны, она не сняла трубку. Игнатьев здорово обеспокоился. Нет, не возможным изменением отношения Жанны к себе – в ней-то он совершенно не сомневался. Он испугался, что с Жанной что-то случилось.
Глубокой ночью, с учетом временной разницы, позвонил ей в поликлинику и узнал, что месяц назад Жанна уволилась. Куда? Как? Почему? Ответили ему скованным «не знаю» и разорвали связь. Следующие сутки он звонил ей, не переставая, каждый час, прервавшись лишь на то, чтобы сбегать на почту отбить телеграмму. А еще через несколько дней пришло то – последнее – письмо.
«Сереженька, дорогой, прости, – писала Жанна. – Я вышла замуж, так получилось. Бесполезно что-то объяснять, это случилось неожиданно, но теперь это так, и по-другому уже не будет. Я ни о чем не жалею, я всегда буду вспоминать тебя с благодарностью, но будет лучше для нас обоих, если ты не станешь пытаться со мной встретиться. Я верю, что и у тебя все будет хорошо. Ты очень хороший, прости еще раз, если сможешь…»
В тот вечер Игнатьев жутко напился. Пьяный, рвался немедленно лететь в Морской – спасибо, друзья удержали силой. Потом долго искал пистолет, но его тоже спрятали надежно. А утром в общагу за ним, непроспавшимся и нетрезвым, приехала машина и увезла прямо на аэродром – началась очередная кавказская командировка. Пожалуй, это его тогда и спасло. В той командировке он не искал смерти намеренно – нет, он был просто равнодушен к собственной жизни, однако ему невероятно везло, смерть упорно его обходила. За три месяца тяжелейших рейдов он не заработал даже легкого ранения.
Ордер на однокомнатную квартиру ждал его по возвращении. Игнатьев отнесся к известию совершенно равнодушно и даже испытал короткое побуждение отказаться. Но потом передумал. Открывалась новая страница его жизни, и о всех предыдущих следовало поскорее забыть. Он так и сделал. Вернее, попытался сделать. Прошлое не уходило из памяти, несмотря ни на какие усилия. Оно возвращалось в снах, приходило в алкогольном тумане или обрушивалось вовсе без повода, заставляя Игнатьева до боли стискивать челюсти и сжимать кулаки.