Тогда Вероника не нашла ничего другого, как сказать о своей любви самому Мартинесу Торо.
И голубоглазый кубинец вдруг заговорил на незнакомом ей языке. Она скорее догадалась, чем поняла, что это – стихи. Только о чем они были? Что хотел сказать в ответ красавец Мартинес Торо? А по-испански он добавил: «Компита, не обижайся. В моей душе нет любви. Мой мозг, руки и глаза – не для нежности, а для кровавой работы».
Чего-то недоговаривал кубинец. Влюбленное сердце это чувствовало.
Она слышала, как за тонкой деревянной перегородкой истязают друг друга по ночам в любовной страсти доктор Исабель и командир роты охраны госпиталя Роберто Осориас. Вероника хотела того же. Но получила отказ.
Чуть заметная тропа исчезла в зарослях. Ее направление определилось без труда. Тропинка приведет к ручью и будет стелиться вдоль него до самой долины.
У тропинок, как у людей, тоже свой характер. Добрая – проторенная, крутая – нехоженая, грустная – забытая. Вероника шла забытой тропинкой. Хозяйничали на ней только капуцины[1]>. Один из них гордо возлежал на ветках дерева над тропой. Морда капуцина, покрытая белой шерстью, была сосредоточенна. Неподалеку так же спокойно расположилось его семейство. Обезьяны были заняты, как им казалось, очень ответственным делом: они покусывали друг друга за пальцы и за кончики хвостов.
А солнце начало новый день. Когда Вероника вышла к ручью, босые ноги уже не чувствовали холодной росы: ее высушило солнце.
Он стоял на посту.
Спелые плоды манго срывались с веток и, с треском прострелив крону дерева, глухо бились о землю. Один из плодов срикошетил от ветки, описал дугу и упал к ногам часового. Упругий, с крепкой шкуркой, манго не разбился, а лишь треснул с желто-красноватого бока. Молчун поднял его и ловко снял часть шкурки. Сочная желтая мякоть наполнила рот. Крупная скользкая косточка, казалось, растворила сухость и впитала в себя привкус пыли, а вместе с ним металлический запах последних глотков воды, выпитых еще час назад из фляги. Как ни старался Молчун привыкнуть к треску пролетавших среди глянцевых, почти восковых листьев плодов манго, каждый раз этот треск звучал неожиданно. Молчун резко всем корпусом поворачивался на шум, крепче сжимал оружие и вновь, поймав себя на охватившей робости, злился на жаркий день, скрученные стволы сизых сисаний