– Одно время я считал, что его новое появление в этих краях – легенда. Думал, что это ты выдаешь себя за капитана Беркута. Но со временем… Кстати, почему ты назвал себя его кличкой?
– Так ведь это ваши полицаи признали во мне Беркута. Я всего лишь подтвердил. Чтобы не разочаровывать. Пусть потешатся. Снова распишут на всех столбах, что Беркут расстрелян.
– Вот такой вот замысел? – удивленно повел подбородком Штубер. – Оригинально. Это действительно правда, что Беркут получил чин капитана? Слух такой пошел.
– Почему слух? Сама святая правда. Десантники из Москвы приказ привезли. Звание, вместе с орденом Красной Звезды. Считаете, что не заслуживает?
– Если бы Москве потребовались мои рекомендации, Беркут получил бы их, – без тени иронии произнес барон.
– Так при случае и передам капитану Беркуту, что рекомендовали бы. Или, может, прикажете передать еще что-либо?
– Его действительно перебросили на советскую сторону?
– Какой мне резон врать? Переправили, конечно.
– Неужели самолет прислали специально для того, чтобы вывезти капитана Беркута?
– Теперь это уже никакая ни тайна. За ним действительно прислали самолет. Охраняя этот самолет во время его вынужденной посадки, – потому что его подбили зенитчики, – я и попал в руки вашим костоправам.
– Теперь это уже действительно никакая не тайна, – охотно поддержал его Штубер.
– Тем более что Беркута вы уже давным-давно «расстреляли», – насмешливо напомнил ему сержант Крамарчук.
– Ну что вы хотите? Полицаи, – презрительно объяснил фон Штубер. – Чего только не накрутят! Особенно если местное гестапо не проконтролирует.
Допрос все еще происходил в огражденном высокой кирпичной стеной дворе полицейского управления, куда Крамарчука вывели якобы для расстрела, и он все еще стоял без сапог, в мокрых, полуразмотавшихся портянках. Впрочем, это даже трудно было назвать допросом, настолько спокойно и ненавязчиво задавал свои вопросы Штубер, и настолько они казались теперь сержанту отвлеченными, ни к чему его не обязывающими.
– Вот аккурат принес, как вы приказали, – появился с сапогами в руках полицейский.
– Это не мне, а сержанту Крамарчуку, – с ухмылкой напомнил ему барон.
Полицейский – рослый, рано поседевший увалень с широкими, и тоже полуседыми, бровями удивленно как-то взглянул на Крамарчука, на его разутые ноги, и швырнул сапоги к его расползающимся портянкам.