– Теплоходом, что ли? – не оглянулся Колька и не приостановил своего занятия.
– А то чем же… Ты бы мне подарил что-нибудь? Я в городе хвастаться буду. Там таких штучек и в музее не найдешь…
– Зачем тебе? Будет под кроватью в общежитии валяться.
Колька оставил лобзик, выпрямился и закурил. Тоненькой струйкой выпустил он дым и впервые посмотрел на Настеньку.
– Ты подари, – рассердилась Настенька, – а я уж знаю, что мне делать.
Колька поднялся со стульчика и оказался громадным в своей крохотной мастерской. Он пошел в угол, долго перекладывал какие-то ящики и доски, сердито пнул завалявшуюся консервную банку, но, наконец, отыскал что-то и стал пристально разглядывать. Настенька заглянула через его плечо и увидела узкую дощечку, которая словно бы светилась от множества узоров и казалась совершенно воздушной. Она не вытерпела, протянула руку и коснулась Кольки, и неожиданно замерла в испуге. А Колька медленно повернул голову и с удивлением посмотрел на Настеньку, и какая-то тень мелькнула в его глазах.
– Ты скоро женишься? – тихо спросила Настенька и отстранилась, попятилась назад, к верстаку.
– Скоро женюсь, – сказал Колька, медленно повернулся и протянул ей дощечку.
– Что это?
– Кружева.
– Спасибо.
– На здоровье. Раньше их для полочек в передние углы делали. Образа на них ставили. А теперь образов нет – и полочки перестали делать.
Они помолчали. Колька стоял перед Настенькой, не зная, куда девать длинные руки.
– Сейчас бы дождик пошел, – прошептала Настенька, с тоской глядя в окно, – я люблю в дождик на теплоходе.
– Осень уже скоро, – ответил Колька и исподлобья глянул на Настеньку.
– Ладно… Пойду я… Вы скоро картошку будете копать?
– Недели две еще подождем.
– Весело будет.
– Обыкновенно. Какое веселье, работа.
– Пойду…
Колька взял с верстака щепку, повертел в руках и легко переломил. Оба вздрогнули от резкого щелчка.
– До свиданья, – Настенька пошла к двери.
– Счастливо… Приезжай когда.
– Теперь не скоро…
И Настенька ушла. Колька долго сидел в неподвижности и старался зачем-то соединить изломанную щепку. Потом он сел на брезентовый стульчик и принялся яростно пилить лобзиком. Но пламя у него не получалось. Языки огня были мертвыми, от них не было тепла, не было простора мыслям и звезды не казались близкими…
Никто не смеялся
I
Поздним вечером, когда солнце уже потонуло за далекими хребтами и в той стороне творилось по небосклону что-то яростное и малопонятное, у пирса Дементьевского коопзверопромхоза ошвартовалась баржа с грузом из города. Над деревушкой, скромно прилепившейся у склона пологих скал, мягко поплыл и растаял в вечернем воздухе бархатистый гудок, совершенно не соответствующий по звуку грязно-серой, обшарпанной самоходке.