Ареной здесь называли помещение, которое представляло собой цилиндр диаметром не больше десяти метров. Все здесь – и полы, и стены, и высокий потолок – были однотонного песочного цвета. Даже дверное полотно, которое бесшумно затворилось за скользнувшими наружу дроидами, и слилось с материалами стен. Лионель оценила упругость полового покрытия, на которое была бережно сгружена, и подошла к стене, чтобы убедиться – последняя была так же теплой, и поддавалась на нажатие руки. Она двинулась по кругу, словно пробуя на прочность покрытие; ни на мгновение не остановилась, не показала даже мельчайшим намеком, что в одном месте за стеной явственно просматривались две напряженные фигуры – там сидели, и явно наблюдали за пленницей Советник с помощницей. Точно так же она не отреагировала на третью фигуру, которая стремительно приближалась с противоположной стороны – туда, где юная аграфка своим особым зрением разглядела контуры еще одной двери. Она вздрогнула всем телом – уже не понарошку, а все своим существом, когда эта дверь бесшумно отъехала в сторону, и на арену ступил разумный, способный навести ужас на куда более опытного и выдержанного аграфа.
Это, несомненно, был разумный, но какой! Огромный, ростом больше двух с половиной метров, и размахом плеч таким, что Лия полностью поместилась бы на них в длину, еще и места немного осталось бы. И еще – он был покрыт волосами, или шерстью. По всему телу, но неравномерно. И только когда он в несколько неторопливых, но очень широких шагов приблизился к девушке, она, едва не теряя сознания от страха, поняла, что в тех местах, где густая бурая шерсть отсутствовала, ее замещали рваные шрамы и рубцы разной степени заживления. А из длинной резаной раны на мощной груди еще сочилась темная кровь.
Чудовище задрало голову к потолку, гулко бухнуло себя кулаком в грудь, прямо по ране, и что-то прокричало. Лионель не поняла ни слова, но инстинктивно поняла часть тирады – ту самую, что сопровождалось реакцией громадного мужского органа в заросшем особо густо паху. Все там зашевелилась, набухло, восстало навстречу такой мелкой для громады мышц и костей женщине-аграфке, и самец сделал последний шаг. Настолько стремительный, что Лия не успела испугаться еще сильнее, и провалиться в спасительный обморок, как оказалась погребена под живой плотью, в жалких остатках комбинезона, разодранном острыми когтями. От гиганта пахло остро и жарко; мужским потом, кровью и еще чем-то резким, от чего уплывающее сознание резко вернулось в голову. И в тот же момент ее буквально разорвало пополам дикой болью, а самец на ней зарычал довольно и торжествующе. Мысли маленькой аграфки заметались в отчаянии. Ей вдруг вспомнился братец, его глаза, его понимание близкой и окончательной смерти. Но у этого монстра глаза, которые он, несомненно, закатывал от похоти, были где-то в недосягаемом далеке. И сама Лия не могла пошевелить ни руками, прижатыми к телу грузной тушей, ни ногами, отказавшими от лавины боли. Единственное, чем могла шевельнуть сейчас Лия, это губами – чтобы чуть обнажить острые, как и у любой аграфки, зубки. Один из клыков задел тонкую кожицу раны на груди здоровяка, и в рот девушки потекла быстрая струйка горячей крови.