Пока Романов показывал, как играют в очко, явился третий жилец. Он был тоже в курсантской форме, она сидела на нем нескладно, словно снятая с чужого плеча. И весь он ничем, кроме одежды, не походил на военного.
– Уже режетесь? – бросил он с порога.
Козлов поднял глаза: парень моложе его, на вид ему не дашь и двадцати. Встретил бы такого по ту сторону фронта, ни за что не подумал бы, что это немецкий шпион. Парень как парень, по-деревенски мешковат, нескладный, лицо слишком простое. Но руки не грубые, видно, лопату не держали.
– Ты откуда, герой? – снова бросил парень, не дождавшись ответа на первый вопрос.
– Новичок, – сказал Козлов. – Из плена.
– Сам вижу. А кличка?
– Меншиков, – Козлову не нравилась его бесцеремонность.
– Ну а я – Глухов, – назвался парень, – будущий немецкий разведчик. Короче говоря – шпион! Звучит? Еще бы! А они, дураки, думали, что я на партизан работаю. Ночью схватили в одних трусах и в гестапо. «Расстреляем!» – орут. А на кой черт мне их свинец глотать, если я еще могу пользу принести. Им же, дуракам. Одумались, не поставили к стенке. Послали искуплять вину. Черт с ними, искуплю. Вот и вся моя история. А ты как сюда влип?
– Так же, – соврал Козлов.
– Тут все так! – заключил парень, присаживаясь. – Жить все же лучше, чем в земле гнить… Ну, сдавайте и на меня, резанем до полуночи.
– Очень тут резанешь! – с сожалением заметил Романов. – У доктора Пониковского нос всегда по ветру. Придет пан Чук, тогда другое дело…
Романов и Глухов играли азартно, часто схватывались и взаимно показывали друг другу кукиши. Козлов в спор не встревал. Сначала ему повезло, и он снял солидный «банк», а затем небольшими частями проиграл своим партнерам их же деньги. Вечером явился пан Чук. Романов зажег карбидную лампу – яркое белое пламя заплясало под матовым абажуром, а Глухов занавесил одеялами окна. Пан Чук боялся Пониковского больше всех.
Оккупационные марки кочевали из кармана в карман. Играли, пока пан Чук не снял самый крупный за весь вечер «банк». Сгреб марки, не считая, и поспешил к выходу.
– Хлопци, спать! – бросил он, задержавшись у двери. – И щоб мертвецка тишина, зрозумилы? Не нарушать порядку. Застану – завтра на весь день барабулю чистыть!
Он хлопнул дверью, потом, минуту спустя, тихонько приоткрыл ее: все трое разбирали постели.