«Да, не из храброго десятка этот гитлеровец, – думал Павел. – Какого же дьявола он однажды процитировал мне своего любимого философа? Похвалиться знанием Шопенгауэра? «Жизнь есть то, чего не должно бы быть…» Бред… Бред сумасшедшего. Или вот: «переход в ничто есть единственное благо жизни»… Если это благо, да к тому же единственное, то почему же ты сам не воспользуешься им? Почему смертельно боишься такого перехода?»…
Опасения Баркеля оказались напрасными, до Пуховичей добрались благополучно. Близ Марьиной Горки шефа встретили офицеры разведотдела 12-й пехотной дивизии. Он тот час же перебрался в их машину и надолго расстался со своими спутниками. Гауптман Шустер занялся будущими «сборщиками трофеев», которых надо было и накормить, и разместить. Не остался без внимания и Павел. Зондер-фюрер Вернер продолжал старательно исполнять свои обязанности. Совершенно не подозревая, какие чувства возбуждает при этом в душе столь усердно опекаемого им писаря.
Под временную штаб-квартиру абверовцы заняли несколько комнат в здании бывшего сельскохозяйственного техникума – старой постройке, простоявшей более полувека. О каком-либо комфорте здесь не могло быть и речи. По ночам донимал холод, а все, что способно было согреть – парты, столы, классные доски, шкафы для книг и сами книги, – немцы давно сожгли. Баркель, не раздумывая, распорядился рубить деревья, даже фруктовые, и топить печи. Сам же в штабе не засиживался, – не за тем приехал. Занятый мучительным поиском ответа на вопрос стратегического значения: начнут ли русские первыми, – он разъезжал по частям, донимал своими расспросами местных разведчиков. Сначала побывал в районе Могилева, затем укатил на юг, к Рогачеву и Бобруйску. И чем больше разъезжал, тем заметнее мрачнело его лицо. Хрусталеву нетрудно было предположить, что эти поездки не давали начальнику абверкоманды материала, достаточного для окончательного вывода. Чувствовалось, что со своими коллегами он не обходился без жарких словесных баталий: крепко спорили, что-то доказывали друг другу и в конце концов расставались, не достигнув согласия.
Подробности неутихавших дискуссий были известны лишь гауптману Шустеру. Зондер-фюрер, большой охотник до всяких тайн, буквально выходил из себя: как это так – гауптман хоть что-то да знает, а он – ничего. Но со временем кое-что стало перепадать и ему. А от него – писарю. Как говорится, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Налакавшись шнапса, Вернер начинал хвастаться своей осведомленностью. Оказывается, шеф все-таки пришел к твердому убеждению, что первыми начнут русские, а группа армий «Центр», возглавляемая генерал-фельдмаршалом Бушем, ввяжется в тяжелые оборонительные бои. Местные же разведчики, сотрудники отделов Один-Це армейских и дивизионных штабов, придерживались совсем противоположного мнения. Основываясь на данных войскового наблюдения и своей агентуры, а также результатах воздушной разведки, они утверждали, что наступать в районе Могилева и Бобруйска русские не станут и что силы для весенне-летнего удара они копят гораздо южнее, на территории Северной Украины. Именно там летчики засекли прибытие на фронт новых стрелковых дивизий, артиллерийских и танковых частей. Почти ежедневно фиксировалось передвижение по рокадным дорогам автоколонн с личным составом, боеприпасами и горючим. Сосредоточение войск прикрывалось зенитными орудиями и истребителями, барражировавшими в небе… В то же время на центральном участке фронта был отмечен значительный отток сил. Если на юге не сняли с передовой линии ни одной танковой армии, то здесь танки увозили целыми эшелонами. Да и здешняя местность, особенно между Могилевым и Бобруйском, не может считаться пригодной для наступательных боев. Легко ли людям и технике пробиться сквозь дремучие леса, форсировать реки, еще не вошедшие в берега после весеннего половодья, одолевать сплошные болота и топи?