, а затем – и до успешной, с редкими троечными провалами, сдачи школьных и институтских экзаменов, романтических побед и анти-романтических обломов, денег и всего того, что́ требуется для осуществления Плана, без оглядки ни на соразмерность средств и целей, ни на неизбежную конечность Плана, заложенную в самой его сути, независимо от того, какой идиот его придумал, собственно, ещё в самом начале, даже ещё задолго до рождения всеми любимого Бэби, он же «я», которого все мы теперь знаем как конченого Дебила или интеллектуального Психа, в зависимости от круга присутствия.
* * *
Если вы попробуете понаблюдать из противоположного дома в телескопическую трубу за мутно-жёлтым четырёхугольником окна его комнаты по вечерам – как раз в то время, когда он под музыку Листа безмятежно раскачивается кверх ногами на бронзовой с красным отливом люстре готической остроконечной конфигурации, напоминающей пентаграмму, зацепившись за её лучи голыми икрами и догрызая последнее, найденное в пустом углу старого, часто выключенного холодильника полусгнившее яблоко, – возможно, вы зададитесь вопросом касательно пережитых им в детстве тяжёлых душевных и физических потрясений. Да нет, друзья мои, он родился сытым, а его Матушка при написании кандидатской диссертации частенько отвлекалась от рукописи и, поглаживая то место на своём выпуклом животике, куда он только что стукнул изнутри ещё не родившейся пяточкой, приговаривала ему что-то по-немецки, как бы заведомо успокаивая его и нашёптывая ему его Великое Будущее. Да и не в том дело, что его Мать в его представлении всегда была настоящей немкой, чья Мать, а его Бабушка, Людмила, родившая его Мать от советского коменданта немецкого города Гота, будучи и сама советской военной переводчицей, всю свою жизнь, прожитую в век русского коммунизма, демонстративно собиралась принять то ли лютеранство, то ли протестантизм, но так до самой смерти и провыбирала между тем и другим в бесплодных поисках богословских и символических различий. Но передавшиеся ему от Матери знания немецкого языка порой играли с ним в дальнейшем злые шутки, когда, находясь у себя дома, веря, что он один в своей постели, он вынужден был по ночам прятаться под одеялом от немецкой разведки, сам в холодном поту, со скоростью звука наизусть декламируя во сне поэзию Гёте и Шиллера. Узнавал он об этом от просыпавшихся у него под утро дам, жаловавшихся на недосып и навсегда, чертыхаясь, забывавших о нём после таких любовных ночей, после чего он шёл на улицу или в метро искать новых знакомств, опуская оценочную планку всё ниже и ниже. Да и знакомств этих, несмотря на первые сумбурные победы, с течением времени он искал всё неохотнее, больше полагаясь на волю случая, чем на отчёт, отдаваемый самому себе в своих собственных предпочтениях.