Голос Тэйта стал удаляться, когда она пошла дальше, перекинув через руку плащ и не глядя ни на одного из них. На самом деле ей было наплевать на обоих. Она думала о доме. То удовольствие, тот подъем, который она испытала, подразнив «голубого», рассеивались, и наступала тоска.
Входная дверь была не заперта. Мать готовила на кухне ужин. Во всех шести квартирах их дома что-то бряцало и шумело: работали телевизоры, играли дети.
Она вошла и предстала перед отцом.
Эд Рейнольдс – маленький и мускулистый, с торчащими, как проволока, седыми волосами – сидел в своем мягком кресле. Он впился пальцами в подлокотники и приподнялся, что-то бормоча и часто моргая. Пивная банка полетела на пол; смахнул он и пепельницу, и газету. Он был в кожанке, под которой виднелась майка, его потная и грязная хлопковая майка. Лицо и шея были в пятнах от смазки, и рабочие ботинки, стоявшие возле кресла, тоже были покрыты смазкой.
– Привет, – сказала она; как обычно, его присутствие поразило ее, словно она видела его впервые.
– Явилась не запылилась? – глаза его блестели, кадык ходил под дрожащими щетинистыми складками кожи. По дороге в спальню он шел за ней по пятам, семеня по ковру своими липкими носками.
– Не надо, – сказала она.
– Что «не надо»? Почему ты так поздно явилась? – не отставал он. – Небось заболталась с кем-нибудь из своих черномазых дружков?
Она закрыла за собой дверь спальни и остановилась. За дверью слышалось его дыхание – низкий клекот, будто что-то застряло в металлической трубе. Не отрывая взгляда от двери, она переоделась в белую футболку и джинсы. Когда она вышла, он уже вернулся в свое кресло. Перед ним светился телевизор.
Зайдя на кухню, она бросила матери:
– Гордон звонил?
На отца она старалась не смотреть.
– Сегодня нет. – Миссис Роуз Рейнольдс нагнулась к дымящему в духовке казанку. – Пойди накрой на стол. Помоги хоть немного.
Она металась туда-сюда между плитой и раковиной. Она, как и дочь, была худощава; то же заостренное лицо, глаза в постоянном движении; те же складки беспокойства вокруг рта. Только вот от своего деда – уже покойного, похороненного на кладбище часовни Лесного склона в Сан-Хосе, – Мэри Энн унаследовала прямоту и хладнокровное бесстрашие, которых недоставало матери.
Заглянув в кастрюли, Мэри Энн сказала:
– Я, пожалуй, уволюсь.