– Я думал, он пошел к особняку Сантофимия, – начал он.
Хуан побледнел и кратким жестом попросил его замолчать.
– Так, значит, это ты пошел туда, – тихо сказал герцог Пармы.
– Нет, – сердито ответил Хуан. – Я не имею никакого отношения к донье Ане. Я тоже был уверен, что туда пошел Карлос.
Правой рукой он сильно сжал голубую розу.
Глаза дона Алессандро сверкнули, затем он зевнул.
– Господи! – воскликнул он утомленно. – Почему за мной послали? Уже прибыли три доктора и отправлен гонец к Его Величеству. Все, что можно было сделать, уже сделано, и я мог бы уже спать в своей постели.
– Принц сильно ранен? – испуганно спросил Хуан.
Алессандро кивнул.
– И спрашивает о тебе, – сказал он хладнокровно. Хуан уже повернулся, поспешно уходя, когда герцог Пармский окликнул его.
– Придумай правдоподобное объяснение, почему ты не был с принцем сегодня. Завтра прибудет король.
Хуан нахмурил брови, оглянувшись.
– Я молился в церкви Сан-Паоло, – сказал он.
– Твоя одежда мокрая насквозь, – улыбнулся Алессандро. – Или в церкви шел дождь?
Хуан снял плащ, который действительно был весь сырой от дождя, свернул его и молча пошел вверх по лестнице.
Едва скрывшись с глаз наблюдательного Алессандро, он спрятал голубую розу на груди под дублетом.
Она уже начинала становиться для него священною, символом иного, идеального мира, мира, который ему предстояло открыть и обрести. Однажды, совершив великие дела и прославившись, он вступит в этот мир и положит голубую розу к ногам доньи Аны, которая будет сидеть и ждать его…
Комнату инфанта освещало полсотни свечей, воздух был пропитан ароматом душистых трав.
Три доктора окружили кровать принца, а два раба держали поднос с бинтами для перевязки, стаканами и пузырьками.
Карлос лежал распростертый под балдахином из пурпурного дамаста, все еще одетый в роскошный алый с серебристым отливом наряд, его пышный воротник был расстегнут и обрамлял голову, покоящуюся на подушке, полукругом батиста и кружева.
Он лежал с полузакрытыми глазами и приоткрытым ртом, из раны над его правым виском сочилась кровь.
Никогда прежде он не казался Хуану столь уродливым, каким показался в этот момент, никогда его сутулость на одно плечо не была столь заметна и никогда не было столь очевидно, насколько его правая нога длиннее левой.
Его лицо с мелкими чертами было изборожденным морщинами, как у старика, изможденным и мертвенно-бледным, однако в надменном взоре горели ярость и гордыня.