Что касалось наседки-матери, то игровая идиллия на залитом солнцем дворе, по которому пробивалась изумрудной россыпью апрельская трава, то она до трогательности размягчала куриное сердце. Наседка-мать крутила головою в разные стороны и в удовольствии одобрительно негромко кудахтала, напоминая шмыгающим у ее ног птенцам о том, что она рядом – все видит и не допустит недружественных действий по отношению котят окруженных попискивающими цыплятами.
Время шло, и напряжение росло внутри кошки. Ей хотелось захватить за загривок каждого из разыгравшихся котят и быстро, от беды подальше, унести их под крыльцо, где она вывела свое потомство, и где они были бы, как ей казалось, в безопасности. Но как прервешь без осуждения то, что по нраву не только своему семейству, но и дружелюбному соседскому.
Кошка непроизвольно вздрогнула, когда отворилась дверь дома и во двор вслед за дородной Василисою с белым лицом, на котором выделялись темными полумесяцами брови и голубые, как небо, что висело над двором, добрые глаза.
Василиса заговорила, обращаясь к мужчине с уставшим лицом, своим ласковым, неспешно журчащим грудным голосом:
– Им всего по два месяца, Леня. Выбирай любого. Вон тот, белогруденький, самый игривый. Он понравится моей племяннице.
Страшные слова Василисы ударили кошку-мать страшнее стрекота ненавистной разбойницы белохвостой сороки и грома небесного вместе взятыми. Все похолодело в ее кошачьей груди, а родимые котятки, не чувствуя близкой беды, вовсю игрались с золотистой куриною порослью. И всех беззащитнее был теперь ее Белогрудка, безмятежно кувыркающийся вместе с беспрерывно цивкающими желтыми пятнышками.
Тень высокого незнакомца с седой прядью волос угрожающе упала на ее котенка.
Кошка не выдержала. Быстрее солнечного луча она метнулась к беспечно разыгравшемуся с цыплятами Белогрудке. Схватила свое любимое чадо за загривок и теперь уже, не обращая внимания на курино-кошачий этикет, потащила его к лазу под крыльцо. Обида на Василису, поднималась в ней. Она искоса бросала взгляды на нее и ненавистного ей мужчину, при этом больше на его плетеную корзину, которая пугала ее.
Кошка-мать спешно уносила дитя от греха подальше. Вместе с обидою на Василису и страхом за котенка она чувствовала острое желание, махнувши хвостом, в три прыжка перескочить подворье и оказаться со своей драгоценной ношею в темном спасительном подполье. Но семенящие позади два других чада заставляли ее то и дело останавливаться. Она оглядывалась на них и видела две большие угрожающие тени двигавшиеся рядом с ними. Сначала ей показалось, что это тени от куста сирени, но чем ближе она была с неуклюжими котятами к крыльцу – уже видно было и темное отверстие желанного лаза – тем плотнее тени накрывали семенящих позади нее котят. Кошка вздрагивала и поднимала голову, каждый раз убеждаясь, что это не куст сирени, а все тот же ненавистный мужчина. Сам мужчина был не страшный, даже добрый с лица, но его корзина внушала кошке неимоверный страх. Временами, у нее появлялась тлеющая надежда, что Василиса все же не позволит мужчине взять кого-то из ее беззащитных котят переваливающихся в беге. Они спешили из последних сил, а кошке казалось, что они не по возрасту медлительны и совсем не понимают той беды, которая нависла над ними.