Екатерина Черникова, флорист
Серебряков вошёл в бильярдную и громко сообщил всем, что уже
вот-вот, и нас начнут опрашивать. Народ невнятно пошумел и вернулся
к своим занятиям: Тома с приятелями – к бильярду, бухгалтерские
дамы – к негромким разговорам, Джамиля – к кокетству с любым,
попадавшим в поле её зрения… Новоиспечённая вдова забилась в
глубину кресла и так укуталась пледами, что видно было только
макушку. Вообще говоря, она ещё хорошо держится, меня бы, наверное,
та-ак трясло… Алексей потоптался возле неё, осмотрел зал и
решительно направился ко мне. Сел в кресло напротив,
поинтересовавшись, не возражаю ли я. Я пожала плечами и
отвернулась.
Наш драгоценный художник провёл с полицией столько времени, что
за него можно было не только список из четырнадцати имён написать,
а и портрет на каждого нарисовать, графический и словесный. Да хоть
психологическую карту составить! «Выслуживается! – подумала я
довольно злобно. – Мы тут сидим, как белые мыши в клетке, а он там
себе очки зарабатывает!». Конечно, это было несправедливо и
довольно глупо, но отчего-то у меня было ощущение, что всё плохо и
будет ещё хуже. Как говорила моя бабушка «Все нервы дыбом».
Попробовать, что ли, ещё подслушать? Нет, не смогу, устала. Да и
вряд ли там что-то действительно интересное происходит. Вот когда
оперативник будет опрашивать моих коллег, надо будет попробовать,
это может оказаться… познавательно.
За окном дул усилившийся ветер, яблони в саду стряхивали жёлтые
листья. Ворона, сидя на каменных плитах дорожки, трудолюбиво
расправлялась с чем-то условно съедобным.
Серебряков уселся напротив меня, положил на стол кожаную папку,
с которой не расстаётся практически никогда, вытащил из неё
несколько листов бумаги и карандаш и стал рисовать. Я подсматривала
сквозь ресницы, мне любопытно было, кого он рисует? Меня? Сидит же
напротив… Или, может быть, Ирину? Не зря ж он хотел к ней подойти,
когда вернулся от следователя. Или… Тут я рассмотрела рисунок, и от
возмущения даже хрюкнула, тихо, к счастью.
Он рисовал ворону!
Тьфу! Я закрыла глаза и попробовала задремать.
Лес я любила всегда, и, мне кажется, не без взаимности.
Я была совсем маленькой, лет четырёх, когда родители решили, что
нужно снимать дачу. Название посёлка мне не запомнилось, оно было
какое-то птичье – Жаворонки? Петушки?