Отец улыбается ему в ответ и продолжает жевать мясо.
— Как ты, мальчик мой? Что у тебя нового? — переводит разговор в другое русло моя мать, пригубив вино.
Моя мама — единственная женщина на планете, которую я боготворю. Невысокого роста, темные, слегка курчавые, волосы, мягкие черты лица, которые уже успели тронуть своей рукой старость, и добавить в уголки глаз и губ небольшие морщинки. Подтянутая и вечно следящая за собой. Глаза у меня мамины — серо-голубые. И я помню, как отец смеялся в детстве над тем, что я вылитая копия матери. Светлана — так ее зовут. Прекрасное, светлое имя для такой святой женщины.
На ней темное строгое платье, с вырезом лодочкой и аккуратные сережки-гвоздики с бриллиантами. Мама доброжелательно улыбается мне, пока я собираюсь с мыслями.
— Увы, мне похвалиться сегодня нечем, — отвечаю я, и перед глазами всплывает Яна Аланина, которая меня облила кофе и на дерзила. Но она явно не то, что хотела бы услышать малышка. А вести светские беседы о своем отпуске я уж точно не планирую.
— Как на работе?
— Сносно, правда, Максим Дмитриевич опять взялся за свое.
— Поди подшучивает над вами? — интересуется отец.
— Это мягко сказано.
— Он просто поддерживает дружескую обстановку, — разбавляет наш разговор Диана, пригубив вино из бокала. — В вашей работе юмор незаменим.
— Особенно, когда опять сдохли первичные культуры с бактериями? — выгнув бровь, интересуюсь я.
— И не только бактериями! Как же сложно работать с живыми!
Остальную часть ужина мы разговариваем обо всем, точнее, меня заставляют отвечать на некоторые вопросы, которые мне неприятны. Где-то удается увильнуть от вопроса, а где-то думать над правильной формулировкой ответа, чтобы меня не посчитали идиотом.
— А на личном фронте как? — вопрос от Давида под конец ужина, застанет меня врасплох.
Я даже не до конца понимаю: почему он интересуется?
— Сносно, — отвечаю я и делаю глоток воды. Ненавижу обсуждать свою личную жизнь.
— Есть кто-то у тебя?
— Да, — едва ли не запинаюсь я, и хотел было продолжить, как моя мама перебивает меня:
— У моего сына, кроме работы, — никого нет, ты же знаешь, Давид!
На этой фразе, разукрашенная Эльвира поднимает свои глаза, точнее, я даже не знаю, как под весом таких огромных ресниц она вообще еще чувствует веки. Ее глаза сияют надеждой, и услышанное заряжает ее интересом. Я натянуто улыбаюсь, потому что не знаю, что еще можно в такой ситуации сделать.