«Я хоть и ношу седину на висках, но я такой мачо-кукарачо, что меня стоит попробовать».
И пробовали многие, кроме Марь Ванны, которую Эдуардович берег на потом. Не подпуская никого к себе ни злым, ни добрым словом, Марь Ванна таяла, стоило Эдуардовичу высморкаться, не говоря уже о сладком:
– Марь Ванна, можно вас на пару ласковых и обворожительных…
Марь Ванна слушала песню старого соловья, который, прощебетав о переменчивой погоде и о том, как быстро летит время, плавно перешёл к делу.
– Вот что мне в вас нравится, Эраст Эдуардович, так это всё, – улыбаясь, шутила Марь Ванна, а может, и не шутила.
Старый перец театрально рассмеялся, как над шуткой врача, которому пациент после операции говорит спасибо, а тот в ответ заявляет, что он не доктор, а Апостол Павел. Продолжая выдавливать хи-хи, директор закончил шутейный разговор вопросом:
– Так как мы поступим?
– А заявлю ка я на вас в антикоррупционный комитет.
Шутки в сторону, улыбка исчезла с лица директора. Пауза длинной в анекдот: «Фамилия? Ослов! Инициалы? И.А.» – прошла, и директор рассмеялся, как человек, до которого достучалась шутка:
– «Почему у тебя одна нога 41-го размера, а вторая 45-го?
– А у меня дед воевал».
– Ну, Марь Ванна, – игриво браня пальцем, смеялся директор, – вам надо в камеди «Вумэн» выступать или на «Рассмеши гномика».
Рассчитывая на бурный смех, после типа я перепутал комика с гномика, директор, глупо улыбаясь, ждал на заслуженную похвалу в остроумии. Марь Ванна и впрямь хотела взорваться смехом, но из темноты коридора вышел учитель музыки Клеопатр Акакиевич Грай. Приподнятое настроение сменилось напряжением. Марь Ванна отвернулась, нервно закашлявшись. Эраст Эдуардович строго взглянул на учителя музыки, который, как оказывается, не давал Марь Ванне проходу. За что и был уволен, когда посреди урока при всём классе признался ей в любви, причём так страстно, что исцеловал бедной учительнице все ноги.
– Я пришёл за своими инструментами…
Клеопатр, поздоровавшись, стоял в ожидании привет или пока. Не дождавшись ни того ни другого, экс-учитель музыки поправил очки и, дико извиняясь, сошёл с места. Но, не сделав и пару шагов, остановился, посмотрел на свою любовь и сказал страстным шёпотом:
– Ты все равно будешь моей!
– Клеопатр Акакиевич! – строго сказал директор. – Вас заждался контрабас.