– Нет, губошлёп, я же сказал, что ее комната соседствует с моей, а не нагло смотрит в мою.
На этом весь наш разговор. Бельчагина я бы дураком не назвал, но говорить нам с ним было не о чем.
Уже через пятнадцать минут, если часы Бельчагина не врали, мы подъехали к зданию школы. Школа была из красного кирпича, даже оранжевого, их матовость оттеняла либерально окружающий ее по периметру ненадежный забор, в сетке-рабице, давно не крашенный, он был сегодня в снегу, природа поплевала на него по-верблюжьи. Здание школы всегда мне напоминало казарму – возможно, потому что я сам некогда в этой школе учился, а теперь хожу туда «в кружок» подрабатывать, наверное, постоянные обязанности что-то делать в этом здании и вызывают в моей душе такие ассоциации. Я вылез из «Жигулей» – дебелый Бельчагин в ней остался.
– Ты иди. Я пока пристрою свой драндулет.
Я с подозрением на него посмотрел. Если глядеть на сидящего за рулем Бельчагина сверху вниз, он кажется еще больше, чем в вертикальном положении. Плюс двойной подбородок – Бельчагину двадцать четыре года – по одному на дюжину.
– Ты не проводишь меня к Ляндинису? А вдруг я сбегу?
– Грешок за тобой все-таки есть?
Задав вопрос, Бельчагин стал как бы изучать меня. Умные голубые глаза и большие крылья его носа своей теперешней комбинацией прямо мне сказали о наличии у него некоего неведомого мне знания.
Мотор «Жигулей» тарахтел жестокую мелодию. Зимний ветер сменил свои кулаки на иголки. Я думал о «грешке», но ничего не ответил.
Тот ухмыльнулся (Бельчагин то есть) и по-недоброму подмигнул.
– С Сашей Рори лучше не ругаться. И он ровный, без теней, не то, что ты.
Саша Рори – сын Линдяниса. Одна четвертая нашей команды. Мы с Сашей друг друга недолюбливаем – это если смягчать. Если не смягчать, то все дело в Маше. Давно ее, кстати, не видел…
Бельчагин напоследок обвел меня выпуклоглазым взглядом и, убедившись, что я не смею никуда бежать, повел свой драндулет парковаться. Прям возле забора все имеющие машины учителя парковались, и Бельчагин стал пристраивать свой кар прям возле черной, как пистолет, и дорогой (марку я не знаю) машины Стайничека, делая моим любившим контрасты глазам контраст незаслуженно новый. Я же пошел ко входу в школу. Прошел мимо девчонок, восьмиклассниц по-видимому, хотя что ни девочка, то выглядит старше своих лет – в общем, пара неизвестноклассниц обсуждали открытие карусели в Майском парке. Я-то помню, что эту карусель открывают уже пятый год, поэтому на месте девчонок так радужно на эту тему не разглагольствовал бы. Прошел мимо младшеклашки – тот трогательно смотрел себе под ноги и что-то отсчитывал, я даже приостановился и попытался поймать ритм между его открыванием рта и следующим шагом и понял, что отсчитывает он не шаги. Затем мальчик остановился, посмотрел на что-то черное на снегу и в том же темпе пошел дальше. Не знаю, что меня дернуло, но я подошел ближе к вызвавшему интерес мальчика черному объекту. Этим объектом оказался нож. В лениво покрытой снегом проплешине асфальта. Такие проплешины не редкость, а вот ножи в них не каждый день попадаются. В груди, как кипяток, булькнула какая-та тревога, связанная с утерянным мной пистолетом, и именно это, скорее всего, дернуло меня положить нож к себе в карман.