– Лев Станиславович хочет тебя видеть.
Если бы не моя «паутина», я бы сильно взволновался.
– Зачем? – спросила Юля.
– У него трагедия. Как вы знаете, убили его сына. Прямо в школе. Зарезали. Это и трагедия, и резонанс, для Брянска так точно! Это ведь единственный сын Льва Станиславовича, у него еще есть дочь, но смерть сына, да смерть любого юноши, да так внезапно, это же ужасно! Лев Станиславович хотел, чтобы его сыну посвятили стихи. А Лев Станиславович знает, что вы пишете стихи…
– Откуда? – спросила Юля.
– Да какая разница, откуда?! – вспылила Катерина. – Его сына убили! Мне кажется, будет несложно выполнить его прихоть, тем более, стихи – это же красиво. Вы же ведь правда поэт?
Юля – чуть пристыженно – и Рон – обыкновенно – за меня кивнули.
– И поэт, и музыкант, – начала почему-то возвеличивать меня Юля.
Затем изучив мое лицо и найдя в нем нужный ей ответ, добавила:
– Все-таки поэт. Но все же, извините меня, Екатерина, как мог знать Лев Станиславович про его стихи? Он даже мне их не показывает.
Катерина будто б задумалась перед ответом.
– От Ларисы Васильевны. Она ведет музыку.
Этот ответ и меня удивил. А Юлю так вообще разозлил, что приятно. Она-то знает свою однофамилицу, понимает, что она чрезмерно красива. Но ее реакция была такой, словно Лариса была мне как Маша. А Машой она, к сожалению, не была. Реальная Маша, замершая в центре, кроме единственной реплики, так и ничего не сказала. И судя по ее лицу, силы даже на эту реплику она нашла кое-как. Лицо ее было грустным, почти слезным. Ее лицу буквально не хватало слез для пущей фактуры. Ее можно понять – она не так давно встречалась с Сашей Рори. А его взяли и убили…
– А Лариса Васильевна откуда знает? – возвращаемся мы к разговору. Спрашивала, само собой, Юля.
Катерина пожала плечами, а Рон сказал, с озарением глядя на меня:
– Этот, из школы твоей, Марин, учитель, богатый, как новый русский… как же, дрить-колотить, его…
– Стайничек? – спросила Марина.
– Да, я же помнил его интересную фамилию! – хлопнул себя по лбу Рон. – Тайничок…
Я кивнул всем и каждому, подтверждая, что только от Стайничека кто-то посторонний мог узнать о моем стихотворчестве. Еще когда я учился в школе, Стайничек считал меня поэтом, и именно поэтому он «в моих успехах не сомневался». Тогда, правда, я еще не писал стихи, но тогда я и не опроверг догадок учителя. И правильно сделал – выяснилось, что он был прав, считая меня поэтом, просто он поспешил с ответом лет на пять. Пророки никогда не называют точных дат.