– У тебя к Третьяковой что-то личное? – спросил я.
– Да прямо! Какое личное у меня может быть к этой убогой? Просто… ну какого черта она так всех подставила?
– А Черный-то какой сукой оказался, а? – припомнил Гаврилов. – На меня еще, урод, наехал.
Когда разговор ушел от Третьяковой, я перестал особо вслушиваться. И опять думал о матери. Что ей всё-таки надо?
***
Отцу я так и не сказал про то, что мать объявилась. Не знаю почему. Хотя он поинтересовался. Видимо, Василий доложил, что я подходил к какой-то тетке возле школы.
– Кто она такая? Что ей было нужно?
– Понятия не имею, – безмятежно соврал я. И чтобы он не донимал меня дальше своими расспросами, а он явно на это нацелился (нюх и хватка у него всегда были феноменальные), я сказал, что опаздываю в бассейн.
Это сработало безотказно. Плавание отец очень уважает, особенно после того, как я стал побеждать на всяких соревнованиях.
Но отработал я сегодня неважно. Тренер ничего не высказывал, но я и сам видел. Потом уже, после душа, подошел ко мне и спросил, все ли у меня нормально.
– Да, всё просто замечательно.
Он покивал, мол, ну ладно, и отвалил. Хотя вообще он гоняет всех в хвост и в гриву. Только меня не трогает.
Василий, как обычно, ждал меня на парковке возле «Байкал-Арены». Но едва мы выехали на дорогу, я заметил чуть в стороне от тротуара, за остановкой, какую-то возню. Пригляделся – и точно: наши. Метелили Чернышова.
– Притормози.
– Может, не стоит? Герман Александрович…
– Да остановись ты. Я их знаю. Подожди здесь, я быстро.
Я вышел. Однако Василий все-таки тоже выскочил следом, но держался сзади на расстоянии, чтобы вмешаться, если вдруг что.
Я направился к нашим. Чернышов лежал, скрючившись, и пряча голову, а пацаны его пинали. Вчетвером.
– Что за неспортивное поведение? – подходя к нашим, подал я голос. – Толпой на одного…
– О, ты как здесь? – спросил Гаврилов.
– А-а, ты с плавания? – сообразил Шатохин. – Да мы тут… вот… с Черным решили побазарить.
– Да я вижу, – усмехнулся я, пряча руки в карманы. К вечеру сильно похолодало. – Всё, давайте, расходимся. Черный, ты там как, встать можешь?
Он так и лежал у наших ног, но тут сразу зашевелился. Кряхтя и шатаясь, поднялся. Начал отряхиваться, шмыгать носом, подтираться рукавом.
– Живи пока, сука… – процедил Сенкевич. – Потом договорим.