— Понятия не имею. Ладно, не будем спорить. То есть ты меня не
убьешь? Просто отпустишь?
— Яп, — судя по тому каким тоном было произнесено это странное
«яп», ответ был утвердительным.
— Тогда я хотел бы узнать, что за подарок и почему я удостоился
такой великой чести.
— Если ты думаешь, что мой Вождь, — тут Эхо выделил титул
сознательно, показывая его значимость. — Рассказывает мне о том,
что, как и почему он делает. То ты глубоко ошибаешься, белокожий. У
него там кроме своей головы, еще полторы сотни аналитиков сидит.
Раз приказал, значит надо. Да и подарок этот — на самом деле так
себе. Любому будет лучше без него, хе-хе. Нам просто пришлось
немного заняться проблемой с покалеченными воинами — убивать их при
и так скудном воинском резерве глупо. Поэтому мы и разработали из
открывшихся нам новых возможностей разные эммм… штучки. Вот одну из
этих новых штучек мы тебе и запилили. Штучки-дрючки.
— Не понял?
— Штучки. Крутое слово, так щекочется на языке. Щекочется тоже
крутое слово, но шшшшштучки!
— Про штучки понял, так там не моя рука, вы не вернули мне
кисть?
— Пф… Через сутки, не раньше, размотай правую руку и посмотри, —
фыркнул Эхо. — И запомни слова, которые Вождь вложил мне в уши.
Кстати, у тебя в рюкзаке был вкусный сыр, мне очень понравился.
Извини, что я его спер, но я не большой любитель жрать одно мясо и
подножную траву. В общем, ты проснулся, я всё сделал, и я пошел.
Бывай.
Гоблин соскочил с скамьи, взял небольшой мешочек, из которого
торчала выдерга и деревянная рукоятка инструмента и выпрыгнув с
телеги исчез. Твою, мать!
— Эхо! Стой! — заорал я, удивленный столь быстрой развязкой
после нашего разговора.
— Чего? Я еще не совсем ушел.
— Что вождь передать просил?
— А я разве не сказал?
— Не юли.
— Ни разу! Клянусь шестеренкой! Вождь просил тебе передать — не
сомневаться. Верь и не сомневайся. Бывай. Штучки!
На этом Эхо исчез окончательно.
— Спасибо, — пробормотал я, поднимаясь с телеги и
осматриваясь.
Судя по всему, гоблины покинули лагерь достаточно давно, вокруг
было пустынно, стояла только телега, в которой я лежал. У нее были
сняты колеса и вообще только борта и днища, соединенные скамьей,
остались, больше ничего. Да и те держались на честном слове. Все
гвозди и железо было аккуратно вынуто и взято с собой. Эхо топал
уже в сотне метров от меня, весело подпрыгивая и словно напевая
песенку. А вскоре и вовсе скрылся из виду.