«Лучше бы я
сдох», — подумал я, глядя в потрескавшийся потолок советской
больницы 1969 года.
Но судьба,
похоже, приготовила для меня нечто гораздо более изощрённое, чем
простая смерть.
***
Должно быть, я
потерял сознание от шока. Когда я снова открыл глаза, палата была
погружена в сумерки. Тишина, только где-то в коридоре приглушённые
голоса. Мой разум силился переварить случившееся, но каждая мысль
рассыпалась, не успев оформиться.
В этой
беспомощности, неподвижности что-то стало проступать изнутри.
Словно фотография, медленно проявляющаяся в растворе. Картинки,
ощущения, воспоминания — но не мои.
И вдруг я
увидел её — невысокую хрупкую женщину с угловатым восточным лицом,
тонкими губами и жёстким взглядом. Она говорила по-русски с лёгким
акцентом, растягивая гласные и слегка глотая окончания. Мать. Мать
Михаила Кима.
– Где папа? —
я не произносил этих слов, но слышал детский голос, будто эхо
прошлого, словно смотрел старый фильм.
– Его нет, —
ответила женщина с непроницаемым лицом, продолжая переставлять
тарелки.
Это было не
моё воспоминание. Я никогда не видел эту женщину. Но внутри чужого
мозга, в глубинах памяти тела, в котором я оказался заперт,
хранились осколки жизни, прожитой Михаилом Кимом.
– А где он? —
настаивал ребёнок. Я почувствовал детскую настойчивость, острое
любопытство и какую-то надежду, лежащую за этим
вопросом.
– Я сказала —
нет его, — мать заметно напряглась, её руки замерли над
столом.
– Он что,
умер?
–
Да.
– Он умер,
когда я был совсем маленьким?
– Да, когда ты
ещё не родился, — она отвечала сухо, будто читала заученный
текст.
Он ощутил
детскую растерянность от попытки представить смерть человека,
которого не знал, но от которого каким-то образом произошёл. Отец —
внематериальное понятие, абстракция, что-то вроде Бога —
недостижимый, несуществующий, но при этом определяющий всю твою
жизнь.
– А почему он
умер?
–
Почему-почему... Почему люди умирают? — в её голосе проскользнуло
раздражение.
–
Заболел?
– Да, заболел
и умер. Поэтому ты кушай, что тебе дают. Надо всё есть, чтобы быть
здоровым.
Странное
объяснение и странная логика. Я почувствовал, как маленький Миша
пытается связать эти вещи — отца, которого никогда не было, смерть,
еду и здоровье — в единую картину мира.
– А папа плохо
ел? — в этом вопросе была щемящая детская логика.