Гаухар сочувственно налила вино до краёв. Самад, слегка пригубив, запустил его по столу. Массивный кубок отплевался пурпурной влагой и опрокинулся. Вместо красной тряпки Самад сдёрнул со стола дорогую скатерть. Отец решительно направился к нему, но Самад, подобрав длинный кухонный нож и сделав выпад, как тореро, полоснул брата, который тоже хотел его остановить, и распорол тому пиджак.
– Не лезь – сказал он брату.
Отец, вдруг обессилев, опустился в кресло.
Самад разбивал шкафы и окна, вспарывал пуховые подушки, от ветра из окон пух кружился, и в комнате как будто шёл медленный снег:
– Наше ложе должно быть райским. Мы утонем в нём и не захотим всплывать, – угрюмо говорил он и резал ковры на стенах.
– Позор! – кричала одна мать. – Остановите его! На помощь!
Повоевав с мебелью, Самад выдернул ремень из брюк, сорвал с себя сорочку и позвал невесту:
– Иди ко мне! – штаны сползли на пол. Перешагнув их, он воззвал снова:
– Иди же! Вот он я!
Женщины все, кроме матери, разбежались по комнатам.
– Скорая! – кричала в трубку мать. – Заберите! Умоляю! Буйный! Свинья неблагодарная!
Самад, разрезав ножом плавки и оставшись нагишом, пытался открыть захлопнувшуюся перед ним дверь в спальню:
– Где же ты, моя жалостливая невеста! – Он ударил пяткой в дверь. – Ты хотела быть моей женой или вторым Паганини?
– Сейчас приедут! – донёсся до него голос матери.
– А! – отметил Самад. – Тогда я пойду их встречу.
У выхода он включил свет и, шаря ладонью по зеркалу, спросил у своего отражения:
– Где тут должно болеть? – Он остановил ладонь слева на груди, прислушался. – Не слышу, чтобы оно стучало. Не трепыхается. Хол-лодное стекло! – Он ударил ножом в грудь своему отражению. И ушёл. Вслед ему кто-то ругался, кто-то рыдал, кто-то смотрел… По улице шла близорукая девушка. Она не заметила, что к ней приблизился голый человек. Только когда Самад хотел коснуться лезвием её плеча, девушка бросилась бежать. Подъехала «скорая», из неё выкатились три санитара.
– Брось оружие! – крикнул один из них.
Самад пошёл им навстречу со словами:
– Я безоружен!
– Брось оружие! – снова крикнули ему, сохраняя дистанцию, и он с силой воткнул нож в землю.
В середине лета тенистые аллеи психиатрической клиники поражали обилием благоухающих цветов.
Когда родители приехали, чтобы досрочно забрать оттуда Самада, отец потерял дар речи: их сын еле передвигал ноги и пускал слюни, как последний идиот. В машине отец поминутно вытирал его мокрые, распущенные губы и сам, кажется, чуть не плакал. Подъехав к дому, родители хотели, поддерживая под руки, повести его в родной подъезд, но он не желал идти. Потеряв надежду сдвинуть сына с места, мать спросила: