– Идемте!
Новый год мы отметили не в ржавом железе плавказармы мурманского дока…
Конечно же она не узнала теперь ни Гошу, ни меня, и мы были заново представлены ей, как и все остальные. Гостьи долго хлопотали перед зеркалом в ванной, поправляли прически, чем-то пшикали, меняли сапоги на туфли… Первой вышла Азалия с немыслимым разрезом по бедру на длинной юбке цвета горящего пунша. Сказать, что это был разрез – стыдливо прикрыться эвфемизмом, – это была полностью распоротая юбка, прихваченная у пояса большим золотым скорпионом. При каждом шаге тяжелое полотнище открывало ногу во всю длину, и эта волнующая игра округлого бедра с колышущейся тканью, то легкомысленно разлетающейся, то строго закутывающей изящную ножку до самой щиколотки, напоминала по искусу своему восточный танец живота.
Черты восточного же лица ее были во многом смягчены европейской кровью, отчего она, как и все азиатские полукровки, была необычайно мила, но при этом отнюдь не простодушна: «Да, я знаю, что я чертовски хороша, – слетало с кончиков ее длинных ресниц, – но я не ханжа и могу себе кое-что позволить, хотя и не завожу дешевых интрижек и вообще играю в этой жизни по самому крупному счету».
Наш новый доктор лейтенант Молох, высокий обходительный красавец, всецело завладел вниманием Азалии, произнеся лишь одно магическое для нее слово: «Джуна». Ученик легендарной народной целительницы Джуны сразу же попал в точку, так как директриса музыкальной школы была весьма наслышана и о Джуне, и о новом докторе четыреста десятой…
Чуть погодя в «банкетном зале» появилась Света Черная, профессиональным оком оценив нашу сервировку.
Я ждал выхода Королевы… Даже без своего пышного наряда – в незатейливой белой блузке и синей плиссированной юбке – она все равно оставалась королевой. Статная, прямовласая, она ступала так, как будто забивала в паркет каблучками золотые гвоздики, В ушах ее подрагивали черные кораллы на серебряных подвесочках.
Первым делом она справилась у хозяина дома, здоров ли тот после коктейля, который он испил из ее туфельки, на что услышала, что моряк-подводник пьет все, что горит, соляр горит, значит, повредить себе он никак не мог. Симбирцев усадил Королеву по правую руку, а Светлану Ивановну – по левую. Я сел наискосок, так, чтобы держать в поле зрения Людмилу, не пялясь на нее уж слишком откровенно. Я попробовал на звук, на вкус, на разбив ее имя – Люд-ми-ла – и нашел его великолепным. Оно шло ей, как все, чем она украшала себя, как эти черно-коралловые серьги, как этот серебряный перстенек в виде дельфина, охватывающего палец в прыжке. Я готов был оправдать и объявить совершенством вкуса все, что бы она ни надела на себя, ни молвила вслух…