— Что?!
— Где эта тварь?!
— Где-то тут. В мусоре смотри!
— Сам лезь в это дерьмо!
— Эй, крыса! Слышишь меня? Знаю, что слышишь! Ты мне ещё попадёшься!
Я слышала. Сидя в узком туннеле и обняв руками прижатые к груди колени, я плакала: без слёз, без звуков, без сил. Сегодня был мой день Определения: ровно шесть тысяч дней с момента моего рождения. Лишь десять процентов населения империи в этот день начинают чувствовать холод. Становясь изгоями, низшими, рабами. Без голоса, без надежды. Одной из них оказалась я.
Отец открыл дверь лишь наполовину, я протянула ему лекарство. Слов не нашла. Он взял, задержав долгий взгляд на моих синих ногтях, и я поняла — это было прощание. Дверь передо мной закрылась навсегда.
Я стояла одна на дороге перед крыльцом и не знала, куда мне идти. Добраться до нижнего города снова будет трудно. Больно. Опасно. Теперь каждый был вправе бросить в меня камень по дороге, сдать полиции или просто убить. Низшая не имела права здесь находиться, наказание за это — смерть. Отца это не волновало.
Позади скрипнула дверь, из неё показалась сестрёнка с хмурым недоверчивым лицом. Между бровями у неё пролегла глубокая, но забавная складка. Отчего-то это показалось мне смешным. Сестра медленно подошла поближе и протянула мне красную тряпку — мою любимую сетчатую кофту. Я рассмеялась. Зло, надрывно, истерично.
Сестра испуганно смотрела на меня, наверное, не понимала причины.
— Прости, но мне это ничем не поможет, — ядовито выплеснула я свою боль. — От неё нет никакого толка! Знаешь, возьми себе. Это подарок.
И, не оглядываясь, я пошла прочь. Не заботилась о том, что кто-то мог меня увидеть. Это стало таким незначительным. Таким неважным.
Полчаса спустя я оказалась в нижнем городе. Меня пустили прямо через главные ворота. Меня все знали, но не ожидали встретить здесь. Отводили глаза. Теперь им следовало забыть, человек, которым я была с той стороны, умер, он не имел права на семью, прошлое или память. У моих родителей никогда не было старшей дочери, так утверждал закон.
Следующим, что я помнила, были руки женщины, которую через четыре года я стану звать своей матушкой. Она приняла меня в свой дом, как и несколько таких же, как я. Согревала, поила чаем, качала на руках.
Сейчас я снова лежала в чьих-то объятиях, только эти ручища не походили на тонкие и хрупкие, что принадлежали моей матушке. Одна из них придавливала меня к лежанке, мешала не то что пошевелиться, а нормально дышать.